отчаянный парень, О’Хмара, и действительно – весь в своего батьку, каким я его помню. Но… жизнь, как видишь, иногда любит делать нам козью морду. Мне очень жаль, что так вышло, правда… – он помолчал. – Ладно, не буду тебе мешать. Посиди, успокойся. Если что – зови, понял?
Марк рассеянно кивнул. Фактор еще раз похлопал его по плечу и отошел к себе за стойку.
Пышные, с пылу с жару, картофельные оладушки, которыми так любил при случае полакомиться в этой харчевне юный охотник, на сей раз не лезли в горло и на вкус казались сухими и пресными, как прошлогодняя трава. Чай – обычно ароматный и насыщенный – сегодня почему-то отдавал полынным веником и горчил… а может, это просто были слезы, которые Марк не хотел, не мог показывать здесь никому?..
Умом он понимал, что сегодня получил закономерное и логичное подтверждение всему, что говорили ему на станции про мать и ее отношение к отцу и к нему. Но сердце продолжало исходить отравляющей горечью и рвущей по живому обидой: почему мама так с ним поступила? Так жестоко и несправедливо? Он же хотел как лучше…
Наверное, Максимыч в этот раз заварил ему какие-то специальные травы, приводящие в порядок раздерганные нервы. Потому что спустя некоторое время Марк поймал себя на том, что начинает потихоньку успокаиваться. Нет, ему по-прежнему было горько, больно и обидно, однако… поступок матери, как ни крути, все же не стал для него полной неожиданностью – его ведь предупреждали до этого, и не раз. Так что где-то в глубине души он был отчасти готов к такому повороту событий – просто до последнего надеялся на лучшее. Но, если разобраться… жили же они с отцом как-то все эти годы вдвоем, без жены и матери? Прекрасно жили! Живет ведь он после гибели отца один? Живет, да притом даже не бедствует. Неужели и дальше не сдюжит?
Мать Марк практически не знал, и потому ее отказ от него теперь, успокоившись после первого шока, переживал далеко не так болезненно, как в свое время потерю отца. Вот по нему он иногда тосковал так, что хоть волком вой. А мама… Да, она подарила ему жизнь, но в этой его жизни ее самой никогда не было. И потому не было связанных с ней воспоминаний, ощущений, чувств, кроме тех, что он сейчас испытывал. Но боль, обида, горечь, разочарование потихоньку отступали на второй план, теснимые задетым за живое самолюбием, гордостью и упрямством не привыкшего – в силу воспитания и нравов своего окружения – к «девчачьим нюням» юного алтуфьевца.
Марк решительно и сердито вытер кулаком предательски повлажневшие глаза. Губы его упрямо сжались.
– Переживу! – тихо сказал он себе под нос.
И потянулся за очередной оладьей.
Спустя еще несколько минут он начал обращать внимание на то, что происходит вокруг. И даже немного пожалел, что с самого начала был настолько невнимателен и расхлябан. Прямо как и не охотник, привыкший первым делом оценивать возможную опасность!
Нет, Марк прекрасно знал, что в харчевне Максимыча иногда бывают не только местные жители или его соплеменники-скавены, но и «чистые». Пару раз он даже самолично видел людей из Большого метро – правда, до сих пор только на расстоянии. «Чистых» в буйном и бескомпромиссном Алтуфьево не любили, пожалуй, сильнее и яростнее, чем на всех остальных станциях Серого Севера, вместе взятых. Взрослые утверждали, что Большое метро ненавидит и презирает людей-мутантов. И рассказывали детям леденящие душу истории о брошенных на растерзание крысам жителях Серого Севера. И о расстрелянных на савеловском кордоне заболевших, которые в отчаянии пытались искать у соседей-южан помощи в борьбе с эпидемией. А находили только грохочущую под сводами туннелей смерть и хлесткий свинцовый дождь, без разбора пола и возраста косивший обессиленных болезнью и голодом мужчин, женщин с малышами на руках, детей постарше. И Бабай – сам некогда чудом спасшийся во время этого массового расстрела – всегда, если существовала вероятность пересечься с «чистыми» на фактории или где-нибудь в районе моста, быстро уводил свою бригаду подальше и пережидал, чтоб только не контактировать с «чистыми».
Сегодня Марку наконец довелось увидеть «чистых» вблизи. Без своих ОЗК и противогазов они оказались (к вящему его разочарованию) совсем такими же, как и скавены или сор-горинцы. Ну, разве что от первых отличались цветом глаз и формой рук. А так – практически один в один!
И их сегодня была полная харчевня! Видимо, О’Хмаре «повезло» попасть на факторию в момент прихода какого-нибудь каравана из тех, что хоть и редко, но уже стабильно курсировали между Москвой и областью.
За парой сдвинутых вместе столиков сидела выделявшаяся даже среди других находившихся здесь групп компания из примерно десятка человек, одетая и экипированная, словно для дальнего рейда. Марк невольно отметил дорогую добротность и удобство одежды. Защитные костюмы «чистые», должно быть, оставили в дезкамере на входе – фактория была оборудована так, что даже они не боялись находиться внутри нее без ОЗК и противогазов. Опытным взглядом скавен оценил вооружение и обвесы и слегка даже позавидовал: ему-то до такого богатства еще пыхтеть и пыхтеть! Компания, а точнее, отряд – ибо это был именно боевой отряд! – походила то ли на наемников, то ли на караванных охранников.
Тем более что в паре столиков от Марка и правда сидели люди, в которых торгашей-караванщиков было видно невооруженным глазом чуть ли не за километр.
– …эти зеленоградские совсем оборзели! – донесся до скавена обрывок разговора за столиком «торгашей». – Дерут с честных негоциантов семь шкур только за право прохода по их землям! Страшно сказать, сколько я им сегодня заплатил! Если так дальше пойдет, я же просто разорюсь!
Марк вдруг поймал на себе пристальный взгляд командира отряда «чистых». Тот, чуть прищурившись, со сдержанным интересом рассматривал его охотничью одежду, арбалет за спиной и простой, но очень функциональный нож в чехле на поясе (нож Марк достал из мешка, куда заблаговременно
