Ночную поляну освещал огонь, охвативший всю палатку. Приподняв сеть, Атлас пошарил под ней, выхватил из руки Джаны дневник, и небрежно швырнул его в огромный костер, в который превратился ее лагерь.
– Сжечь все, – приказал он охотникам. – Чтобы ни следа не осталось.
Джана содрогалась не только от физической боли, но и от мыслей, что все ее труды пошли прахом. Осознание того, что она потеряла все свои заметки, доставляло ей почти столько же страданий, сколько и поврежденная рука.
– Погоди. Когда доктор Зорба узнает об этом…
– А кто ему расскажет? Твои драгоценные людишки? – с усмешкой прервал ее Атлас. – Давай, кричи, зови на помощь. Посмотрим, как тебе помогут эти вонючие звери. Кричи, сколько влезет, все равно тебя никто не спасет.
– Не спасет? – Джана поняла, к чему клонит горилла, и ее гнев сменился страхом. – Нет, ты не посмеешь…
Не в силах выразить словами невыразимое, она в отчаянии прибегла к фразе из писания:
– Обезьяна не должна убивать обезьяну!
Атлас передернул плечами.
– Обезьяну? Не вижу здесь никаких обезьян, – он зловеще щелкнул костяшками пальцев, прежде чем повернуться к другим гориллам. – Чего ждете? Прикончить это… животное.
Охотники набросились на сгорбившуюся фигурку, безжалостно колотя ее кулаками, пиная ногами в сапогах и забрасывая камнями. Джана сжалась в комок, пытаясь защититься от бесконечного града ударов, выжить под которым не могло ни одно существо, будь то человек или обезьяна. И все потому, что она посмела встать на сторону человека.
«Неудивительно, что люди предпочитают хранить молчание», – подумала она.
– Она останется в нашей памяти, как многообещающий натуралист, отличавшийся острым умом, преданностью своему делу и большим талантом. Ее гибель – это огромная утрата для всех нас.
Зорба стоял на помосте в городском храме и произносил торжественную поминальную речь. Позади него возвышалась высокая, больше натуральной величины, каменная статуя Законодателя. Среди собравшихся почтить память исследовательницы он видел и капитана Атласа, сидевшего среди прочих горилл. Стоявший рядом с доктором закрытый гроб скрывал изуродованные останки Джаны. Хотя бы в этом ей позволили сохранить достоинство.
– Печально осознавать, что наша дорогая подруга и коллега встретила смерть от рук тех диких созданий, которых она увлеченно исследовала, – продолжил Зорба. – И все же ее трагическая участь должна в очередной раз напомнить нам горькую истину: человеку доверять не следует. Он всегда останется диким животным, первобытные инстинкты которого противоречат всему, что воплощает в себе цивилизация обезьян. В свои последние минуты Джана усвоила этот урок самым жесточайшим образом. Нам никогда не следует забывать об этом.
Атлас отчетливо подмигнул ему.
«Да как он смеет? – подумал Зорба. – Неужели в нем нет ни капли достоинства… или осмотрительности?»
Грубая бездушность гориллы выводила министра из себя. Сейчас следовало проявить уважение и хотя бы внешне продемонстрировать сожаление, какими бы необходимыми ни были некоторые жесткие меры. Восхваляя ум и целеустремленность Джаны, Зорба говорил искренне; только смерть могла остановить ее беспокойное любопытство. Со временем она вполне могла бы открыть запретную истину происхождения человека, или, по меньшей мере, указать путь к ней другим.
Этого нельзя было допустить.
Зорба старался не смотреть на зловещий гроб, прекрасно понимая, что иного способа заставить Джану замолчать не было. То, что они сделали, было сделано ради блага всех обезьян, как живущих ныне, так и для будущих поколений. Его беспокойное сознание пыталось найти утешение в воспоминаниях о любимом внуке, который этим утром произнес свое первое слово.
И слово это было «обезьяна».
Пол Купперберг
Опасное воображение
Еще в раннем детстве шимпанзе Дарий с трудом сдерживал смех, который невольно вырывался у него всякий раз, как какой-нибудь старейшина мрачным и приглушенным голосом заводил рассказ об ужасах Запретной зоны. О населявших ее невероятных чудовищах. О странных звуках и таинственных огнях, появлявшихся по ночам. О племенах диких людей, которые вместо овощей и фруктов поедали обезьян, особенно тех безрассудных юнцов, которые осмеливались пересечь границу цивилизованного мира.
–
Но если никто из нее не возвращался, то кто рассказал о том, что в ней происходит?
Либо старейшины лгали им о Зоне… либо лгали о судьбе тех, кто в нее все-таки заходил.
Или же они врали в обоих случаях.
Также с раннего возраста Дарий понял, что лучше держать такие мысли при себе. Его ученые родители – отец преподавал философию в Академии, а
