— Чего так?
— Ты себя другим богам посвятила, мне неведомым.
— Осуждаешь или завидуешь? Знаешь, какая сила мне моими новыми покровителями дадена?
— Было б чему завидовать. Тебе ради этой силы людей жрать приходится. Вкусно тебе было, Лялюшка, мамаевских полюбовниц харчить? Или ты не Лялюшка? Точно. У тебя же наверняка настоящее имя имеется.
Ольга Петровна опять хихикнула:
— Так я тебе свое имя и сказала! Держи карман шире.
— Я же все равно узнаю.
— Мечтаешь Крестовскому в клювике его принести, чтоб он на тебя наконец взор свой сапфировый обратил? Думаешь, я не заметила, что ты за ним сохнешь?
— И что? — Мне стало чуточку противно. — Одобрение начальства искать — это нормально, а вот с женщинами милого дружка квитаться до смерти — это уже не по-человечески. Зачем ты их убила?
— Потому что мне забавно было смотреть, как на Мамайку все ниточки сходятся, как Крест его подозревать начинает, какую боль эти мысли ему доставляют. Он же хлипкий, Семушка наш, все горести мира на себя примеряет.
Перфектно! Я взопрела под своим стеклянным щитом, как мокрая мышь, а разговор ведется глупо-девчачий. Спрашивается, ради чего стараюсь?
— Ты окошко свое магическое здесь оставила, чтоб со мной посплетничать?
Ляля пожала костлявыми плечами:
— Надеялась, чардей Эльдарушку спасать прибегут. Ты же пустышка, не видишь, какими хитрыми магическими ловушками тут все оборудовано. Явись сюда Зорин, или Крестовский, или оба вместе, мертвы бы уже были, это тебе — с гуся вода. А дохлые чардей, Попович, самые вкусные, если их правильно приготовить. Сначала яд впрыснуть нужно, потом подождать, пока забухтит…
Эх, зря я себе в дорогу пожевать брала. Все съеденное неумолимо запросилось наружу.
— Да уж, не повезло тебе со мной.
— Мне с тобой больше не повезло, Попович, чем ты думаешь. У меня все уже слажено было: Мамаева я собиралась в обличье шансонетки заманить, Зорину представиться деревенской барышней, поповской дочкой, а Крестовскому — роковой женщиной с тайной в прошлом. Семушка-то у нас именно таких любит, роковых. Эх, было бы время, я б тебе столько про его приключения рассказать могла…
— Не интересует. Где Эльдар Давидович?
— Здесь, — Ляля развела руками. — Жив и относительно здоров.
Я хотела спросить про Палюлю, но потом передумала. Неклюд — это именно та косвенная улика, на которую опирается Крестовский. Это козырь, который разыгрывать надо с осторожностью. Ляля явно тянет время. Чего она ждет? Может, подельника? Может, она еще не знает, что он мертв?
— А вот меня интересует: ты когда поняла, что великая волшебница? Когда силу в себе ощутила?
— Не скажу.
— Почему?
— Потому что ты, Попович, персонаж ушлый, словечко к словечку сплетешь, выводы начнешь строить. А оно мне не надобно.
Голова Ольги Петровны дернулась, черты пошли рябью.
— Ушлая букашечка, — сказала она голосом Мамаева ртом Мамаева и подмигнула Мамаевским же глазом.
Я похолодела:
— А еще кого можешь?
Мамаев хихикнул и превратился в рыжеволосую барышню с печальными глазами:
— Перфектно? Только очки наколдовать не могу. Да и ты свои сегодня не надела.
Слышать свой голос со стороны — не самое приятное. Это, значит, вот так я гласные тяну? Да у меня же, извините, говорок провинциальный проскакивает. Да мне же срочно надо учителя по речи разыскивать!
— А еще?
Рыжеволосая барышня повела глазами и превратилась в молодого человека с черными бакенбардами и загадочным взглядом.
А вот это уже интересно. Значит, она умеет превращаться только в того, кого видит, видит в самый момент превращения? Значит, Мамаев с ней? А тогда кто этот господин и что он делает в паучьем Лялином логове? И где я его раньше видела? Лицо-то знакомое, бакенбарды эти еще, и платок шейный, и сросшиеся на переносице изгибистые брови…
Додумать я не успела — мраморные плиты под моими ногами дрогнули, я, поднатужась, перехватила свой щит.
— Прощай, Попович. Ты, конечно, пустышка, но уж супротив законов физики тебе не устоять.
Так и не опознанный мною господин дробно хихикнул и щелкнул пальцами. На стене нефа опять появилось изображение паука. Снова тряхнуло. Я
