В руки, сложенные «лодочкой», как за милостыней, ложится что-то длинное, деревянное, отполированное сотней тысяч прикосновений. Веретено. Самое обыкновенное, однажды Арина видела такое в этнографическом музее. На одном конце – острый железный шип.
– У каждой особенной женщины должна быть особенная вещь. – Сказочник улыбается, точно вспоминает что-то приятное.
– Все? Я теперь ведьма?
– Еще нет.
Шип впивается в ладонь, раздирает кожу до крови.
– Дар передается по крови.
На раскрытой ладони – лужица из его и ее крови. Его – темная, старая. Ее – молодая, ярко-алая.
– Спасибо, девочка. – В черных глазах – покой и блаженство. – Спасибо и… прости.
И это все?! Вот так просто! Укололась девица веретеном и превратилась в ведьму? Что же изменилось? Мир не встал с ног на голову. Не грянул гром. Ни-че-го!
А все потому, что чудеса случаются только в сказках, тех самых, которые так любит рассказывать этот старик.
Вот и он, сидит в кресле, смотрит на свечу. Пламя свечи пляшет, пригибается, словно от сквозняка, не хочет умирать. Вспышка, треск, еще вспышка – и комната враз погружается в непроглядную темноту. С темнотой приходит осознание: все, Сказочник скоро уйдет… Он свободен. Мысль эта ясная и четкая, как солнечный день. Он уйдет, оставит ее одну, в темноте своего осиротевшего дома.
Боль ударила внезапно, без предупреждения, с колена под дых. Арина закричала, сжалась в комок. Это только сначала показалось, что боль нападает из темноты, как невидимый убийца. На самом деле она была не снаружи, а внутри, растекалась по жилам черной ведьмовской кровью, прожигая плоть насквозь, выкручивая суставы, переламывая позвоночник, переделывая, перелицовывая, превращая во что-то новое. Или убивая…
Он сказал – будет больно.
Он не соврал.
Он сказал – возможно, ты не выживешь.
И снова не соврал.
Она не выживет, потому что остаться в живых после такого невозможно. После такого смерть покажется подарком.
– Хватит! Я больше не могу!!!
В ее отчаянный, утративший все человеческое крик вплелся жалобный песий вой, то ли поддерживая, то ли провожая к последней границе.
Она ползла к этой границе, обламывая ногти, впиваясь окровавленными пальцами в невидимую опору, по дороге без конца и края, проваливаясь в бездонные ямы, разбиваясь на мелкие осколки, восставая из пепла, как птица феникс, для новых, еще более изощренных пыток. Она больше была не собой, потеряла на этой страшной дороге свое имя, свою память, свое «я».
Старик обманул лишь в одном: Серый Волк подарил бы ей куда более быструю и милосердную смерть. Даже если бы стал резать ее живой на куски. Черная ведьмовская кровь убивала с куда большей жестокостью. Скорее бы!
…Она лежала на пороге, стертая в порошок и рожденная заново, обновленная, когда собачий вой оборвался на самой высокой ноте и наступила тишина. Упоительно-безболезненная, откликнувшаяся наконец на мольбы и призывы. В этой тишине скрип открывающейся двери показался пением ангелов. За ней пришли…
Наконец-то! Скоро она покинет это страшное место и перестанет быть. Потому что быть – это нестерпимо больно, потому что она не справилась с черной ведьмовской кровью. Даже не попыталась.
Ослепительный белый свет, льющийся из прямоугольного проема двери, заслонила темная фигура. Ей хотелось посмотреть, кто же пришел по ее душу, но ничего не получилось – она перестала быть…
Тихо. Темно. Хорошо.
Наверное, так хорошо младенцу в материнской утробе. Если это смерть, то зря ее боятся.
– Аринка… Эй, Аринка… – Голос громкий, смутно знакомый. – Слышишь меня?
Она слышала, но никак не могла вспомнить, кому принадлежит этот голос. Наверное, он из прошлой жизни. Жизни, которая закончилась. Или не закончилась?..
Чтобы понять, что ты не умер, что по-прежнему существуешь не в той, а в этой реальности, достаточно открыть глаза. А это тяжело, практически невозможно.
– Да не тормоши ты ее! – А этот голос, чуть сварливый, чуть сиплый, ей точно незнаком. – Может, время еще не пришло? Помнишь, как тогда было?
– Тогда все было по-другому. Тебе ли не знать.
– Так мы и не знали. А теперь знаем. Сама же сказала, он велел ждать.
