дому Люджины поселение, где смогли добыть листолет. Игорь поднялся на борт двухместного полицейского аппарата, похожего на небольшое вытянутое яйцо с острым носом – если смотреть снизу, то формой листолет очень напоминал древесный, липовый лист, – и бодрый водитель, выжимая по максимуму, понес пассажира над заснеженными тихими лесами Севера, над плоскими льдами белых озер и над редкими, разбросанными по территории огнями хуторов и деревень. Хорошо, что Люджина жила не в предгорьях, иначе листолетом он бы не добрался.
Летели долго, больше полутора часов – Стрелковский, умеющий спать в любых условиях, прикорнул под глухое бормотание радио и незатейливые песни. В салоне пахло пластиком и совсем немного – маслом и кофе. Звонил Тандаджи: сообщил, что вернулась королева, вызвала его и дополнила информацию о происшествии, кандидатуру Игоря на командование гвардией одобрила, приказала отчитываться каждый день. После звонка полковник снова погрузился в полудрему под убаюкивающий свист листолета.
Свои ошибки, чужая боль – тяжелый груз на совести. Да и нельзя выходить на опасное дело, не закрыв долги. Как бы ни сложился разговор с напарницей, он обязан сделать, чтобы она не держала на него зла. Пусть такого общения, как раньше, больше не будет.
Жаль, что не будет.
Не сказать, чтобы он скучал или тосковал по Дробжек, – после поездки на остров все чувства у него стали приглушенными, ушли резкость и острота, и Игорь, привыкший тащить в себе неподъемную тяжесть, словно лишился части души. Но дом его снова казался пустым. Оказывается, он привык к знанию, что напарница где-то рядом, что вечером они, если он не задерживается на работе, обязательно поговорят за ужином. Не хватало ее спокойствия и ясности мысли, мнений, которые она высказывала и которые могли подтолкнуть его к решению; периодически прорывающейся и удивляющей его иронии и упорства. Как-то увереннее он стал держаться на земле, пока напарница была с ним, словно именно она удерживала его в мире.
Да уж, Игорь Иванович, Игорь Иванович. Что бы ни было, Люджина – женщина и боевой товарищ. А ты и женщину обидел, и товарища ударил. Натворил ты дел. И, главное, как за это извиняться? Что сказать?
После бурной ночи на Маль-Серене в душе что-то надломилось. Любовь все еще была с ним, как и тоска, но окунуться в нее так же безоглядно, как это случалось раньше, не получалось. И полковник остро чувствовал эту потерю и пустоту внутри. То, что столько лет составляло смысл его жизни, разбилось, разлетелось осколками. Теперь воспоминания о королеве неизбежно тянули за собой и другие, недавние, горячие и злые, заглушались голосом совести. И никак ему было не вернуть равновесие.
– Через минуту будем на месте, господин полковник, – сообщил пилот, замедляя ход. Игорь выглянул в выгнутое стекло окна – листолет двигался над небольшим замерзшим озерцом с хорошо заметными в лунном свете темными окнами прорубей и голубоватыми наплывами льда. Впереди стоял небольшой деревянный дом с пристроенной баней. Из труб прозрачным маревом струился дымок, спускаясь на снег и лениво растекаясь по земле серым туманом. Ему даже показалось, что в кабине запахло гарью.
Листолет мягко приземлился на снег. Пилот открыл дверь, с шуршанием опустился вниз трап, и Стрелковский сошел на мерзлую землю.
Стояла тишина. Двор был вычищен, к стене дома у массивной двери прислонены широкая лопата и лом. Рядом с жилищем виднелись какие-то хозяйственные постройки. Все казалось довольно крепким, будто тут работала не одна пара мужских рук.
Игорь запахнул пальто – мороз сразу принялся покусывать сквозь зимние ботинки, через одежду – и направился к дому. За его спиной почти беззвучно поднимался в небо листолет.
Стук в дверь гулко разлетелся по всем окрестностям, будто он в барабан ударил. В доме словно не было никого – но вскорости раздались шаги, дверь распахнулась, выпуская теплый парок с запахом молока и хлеба, и на пороге выросла Анежка Витановна, закутанная в шаль.
– Явился-таки, – грозно сказала она и хрустнула костяшками пальцев. – Что же ты так-то, Игорь Иванович?
– Я за Люджиной, – проговорил Стрелковский – и не выдержал колкого взгляда северянки, опустил глаза. – Поговорить хочу.
Мать напарницы пожала плечами, отвернулась и через плечо бросила:
– В коровнике она, скотину доит. Иди, говори.
В дом она его не пригласила.
Коровник тоже был большим, добротным, как и все вокруг. Запах прелого сена и навоза полковник почуял за несколько шагов до входа, да и вокруг лежали соломинки, втоптанные в снег. Помедлил чуть, толкнул дверь, подбитую снизу войлоком и оттого тяжело двинувшуюся с места, вошел и аккуратно притворил ее на место.
Здесь запах животных был гуще, душнее, но и сеном пахло приятно, уютно и тепло. Из-за тонких воротец слышался звук бьющих о жестяное ведро струй и успокаивающий скотину голос Люджины. Коровы притоптывали, вздыхали, где-то в углу блеяли козы.
– Мам, я скоро закончу, – раздался голос напарницы, – ты чего пришла?
– Капитан, это я, – Игорь открыл дверцы, зашел внутрь. Северянка, с волосами, обвязанными толстым платком, в каких-то войлочных штанах и стеганой куртке, поверх которой был накинут белоснежный халат, взглянула на него с хмурым удивлением. Не ожидала. Но не остановилась – продолжала ловко, уверенно доить пеструю, пузатую и мордастенькую коровенку. Молоко в ведре так и пенилось.
– Здравствуйте, Игорь Иванович, – спокойно сказала Дробжек. – Рано вы. Не спится?
– Я собирался приехать позже, Люджина, – Игорь взял скамеечку, висевшую на стене, сел. – Но появились срочные дела.
