мне, хрипя:
– Товарищ генерал, вас срочно вызывают в радиорубку бронепоезда! Через пять минут штабом фронта приказано установить связь с Минском. На линии будет генерал армии Жуков.
Услышав это, я не очень удивился – предполагал, что известие о разгроме 7-й танковой дивизии немцев уже достигло центра, и штаб фронта обязательно будет пытаться связаться со мной. Не зря же над полем боя у Сокулок кружил самолёт-разведчик из дивизии Черных, наверняка делал аэрофотоснимки. А зная генерала, можно быть уверенным, что тот срочно отправит их в Москву. Так что я молча поднялся, чтобы идти в радиорубку бронепоезда, но тут мой взгляд упал на московского полковника, и я чуть не зашёлся в хохоте. Зрелище действительно было забавное – Леонов сидел, выпучив глаза, с открытым ртом. Посыльный своим появлением прервал его на полуслове, а весть, что с его собутыльником хочет переговорить сам начальник Генерального штаба, повергла обычного сотрудника этого ведомства в своеобразный ступор. Мой начальник штаба смотрелся тоже несколько растерянным. Всё-таки старые служаки терялись, когда неожиданно возникал даже образ большого начальника.
До радиорубки бронепоезда, стоящего на параллельных путях штабного эшелона, было недалеко, минуты две-три неспешного шага. Поэтому я особо не дёргался, а целую минуту разъяснял Пителину, какие документы ему нужно найти и, захватив их, тоже подойти в радиорубку. После этого, обращаясь уже к Леонову, произнёс:
– Всё, товарищ полковник, посиделки наши закончились. Война, мать её, с умным человеком пообщаться не даёт. Вы нас не ждите, а идите отдыхать в спальный вагон, ординарец Бориса Михайловича вас проводит. И советую хоть немного поспать, может начаться такая катавасия, что уже будет не до этого. Примета верная – если начальство обратило на твои действия свой взор, то жди новых заданий, и, естественно, начинается суета и дёрганье.
Пожав на прощание руку полковнику Леонову, я повернулся и быстрым шагом направился в радиоузел бронепоезда.
Даже перемещаясь достаточно быстро, я не зациклился на движении, а начал разрабатывать модель разговора с начальником Генштаба в предстоящем сеансе связи. Что докладывать Жукову, говорить ли о планируемом наступлении в сторону Варшавы? Уже спрыгнув из вагона оперативного отдела моего штаба, решил ничего не говорить начальнику Генштаба о предстоящем наступлении. Вдруг он отменит эту безумную затею. Большие начальники в Москве даже и не предполагают, в каком состоянии сейчас войска в Белостокском выступе. Это и к лучшему, потому что если бы узнали, то вообще лишились бы сна. Можно сказать, 10-й армии как реальной силы, кроме, конечно, моего корпуса, в Белостокском выступе уже не осталось. И всё это вследствие немецких бомбардировок и расползающегося бардака, когда днём с огнем невозможно было найти старших командиров, которые могли бы навести порядок. У большинства военнослужащих, да и у работников советских учреждений, в голове было только одно – прорываться любым путём на восток. Где, как они думали, царит порядок, и наверняка к Минску подтягиваются свежие дивизии, а обескровленные в боях у границы пополняются людьми, боеприпасами и довооружаются. И этот миф был чрезвычайно устойчив и начал расползаться даже среди бойцов и командиров моего корпуса.
Только благодаря успеху под Сокулками, а главное, подготовке к наступлению и развёртыванию в подразделениях пропаганды, под общим лозунгом «Даёшь Варшаву», удавалось сдерживать стремление людей пробиваться на соединение с главными силами Красной Армии. Но убери этот лозунг, прекрати подготовку к наступлению, и люди, почувствовав себя обманутыми, поддадутся общему настроению. А это будет катастрофа, и единственный островок относительного порядка (мой корпус) растворится в море бардака. Я-то это понимал, а там, в Москве, вряд ли. И из-за своего непонимания могут приказать естественную с точки зрения профессионального военного вещь – вместо сомнительного со всех точек зрения удара на запад, действия по деблокировке Белостокского котла. А это, по моему мнению, делать было ни в коем случае нельзя. Интуиция человека из параллельной реальности много значила в моих убеждениях и прямо влияла на действия, которые я предпринимал.
Когда я начал подниматься в вагон бронепоезда, где располагался радиоузел, в моей голове сложилась схема, которой я буду придерживаться в разговоре с генералом армии Жуковым.
Глава 8
В радиоузел я вошёл ровно через пять минут после того, как посыльный меня туда вызвал, но связь с Минском радистам установить пока не удавалось. В ожидании я уселся на табуретку возле устанавливающего связь сержанта, и опять мои мысли начали блуждать вокруг предстоящего разговора с начальником Генштаба Жуковым. Но теперь разговор начал меня интересовать с совершенно неожиданной стороны. Не с точки зрения получения руководящих указаний, которые я, в общем-то, ожидал, и не с точки зрения получения консультации у более опытного старшего товарища. Чего на самом деле мечтал добиться в предстоящем сеансе связи, а то, что наш разговор наверняка будет прослушиваться немецкой стороной. А все кодовые слова, картографические таблицы и используемые для переговоров в военное время фамилии, звания и номера частей, с подачи того же Пугачёва, известны фашистам. Как только я об этом подумал, желание разговаривать с Жуковым у меня совсем пропало. Но генералу армии не откажешь в общении, не скажешь ему, что не хочешь с ним разговаривать. Да и не обманешь, подсовывая липовые данные – вдруг он всё это воспримет всерьёз и на основании неверной информации Генштаб начнёт планировать действия всей Красной Армии. Что же делать, как вырулить из такой непростой ситуации? В голове
