шаляй-валяй, так же как и воевали в своё время. Я им покажу, как родину любить и как сдаваться в плен!»
Недалеко от станции пришлось, ломая хлипкий забор, загонять «хеншель» в какой-то палисадник, маскируясь под развесистой яблоней. Реакция красноармейца Синицына была как обычно мгновенной, когда я, заметив в небе два «мессершмитта», заорал:
– Воздух!
Когда выбрался из кабины «хеншеля» и внимательнее пригляделся к самолётам, то увидел на крыльях красные звёзды. Это ребята Черных, как мы и договаривались с генералом, охраняли небо над Острув-Мазовецка. Последние силы авиадивизии были брошены на то, чтобы на земле достойно смогли подготовиться к встрече с врагом. Матеря себя, я начал забираться обратно в кабину «хеншеля», выглядывающему из прорехи в тенте Шерхану крикнул:
– Ложная тревога. Сидите там, в кузове, не дёргайтесь – сейчас поедем дальше.
То же самое сказал и оставшемуся в кабине Лисицыну. Было, конечно, желание наорать на парня, переложив на красноармейца ответственность за задержку и этот кульбит с порчей имущества гражданского лица, но это было несправедливо. В следующий раз парень будет опасаться сделать что-нибудь не так, и мы действительно можем попасть под бомбёжку. Лучше уж грызть себя за мнительность, перенесение в реальную обстановку тех страхов, которые бродят в моей голове. Накрутил себя неизбежными налётами немецкой авиации, вот тебе и пожалуйста, теперь каждой тени боюсь.
Наверное, ругань самого себя благотворно сказалась на моём настроении, так как, прибыв к эшелону, который разгружали две маршевые роты, сформированные из бывших пленных, я уже не придирался к бойцам. А с сочувствием смотрел на этих измождённых людей, которые, надрываясь, тягали тяжеленные гаубичные снаряды. Грузили их в основном на трофейные грузовики, которые мы отбили у немцев уже в ходе этого наступления. В перевозке снарядов участвовали и «ханомаги» бронедивизиона. Мой приказ на перевозку снарядов бросить все наличные транспортные средства скрупулезно выполнялся.
Влезать в процесс разгрузки я передумал. Зачем? Если тут и так всем командовал надёжный человек. Звонкий голос Бульбы, доносящийся от середины эшелона, ни с каким другим не перепутаешь. Естественно, я направился переговорить со своим боевым братом. Уж кто-кто, а Бульба наверняка знал, успеем ли мы разгрузить оба эшелона со снарядами до темноты. При свете прожекторов это делать не хотелось. Такая иллюминация наверняка привлечёт внимание немецких ночных воздушных охотников. Ночью небо было их, наши истребители в тёмное время суток не летали. Квалификация у лётчиков была не та, чтобы бороздить ночное небо на трофейных истребителях.
Но до Бульбы я так и не дошёл. Увидел, что к эшелону подкатывает «ханомаг» лейтенанта Костина – номер на нём был запоминающийся, две тройки. Проблемы разгрузки эшелона ушли на второй план. Гораздо важнее для меня было узнать, как прошла операция по уничтожению батальона Йордана. И удалось ли взять в плен самого капитана. Наверняка тот знал не меньше, чем его начальник штаба. Уж у этого хлыща я выпытаю всю информацию о двигающихся к нам немцах. Не такие индюки становились очень разговорчивыми в руках Шерхана.
«Ханомаг» Костина подкатил к другому бронетранспортёру, стоящему под загрузкой. Лейтенант, по-видимому, приехал разбираться в происходящем. Кто это без его ведома распорядился использовать боевые машины как обычные грузовики. По крайней мере, я это понял по фразам на повышенных тонах, которые не заглушил даже звук работающего двигателя «ханомага». Впрочем, вся эта разборка прекратилась, как только лейтенант меня увидел. Я, чтобы подчиненные не услышали нашего разговора, отозвал его подальше. Перед тем как выслушать доклад лейтенанта о проведённой операции «Огненный мешок», заявил:
– Можешь успокоиться и не искать виноватых, это я распорядился использовать даже бронетранспортёры для перевозки снарядов. Это сейчас самое главное – снарядами, которые в состоянии перевезти даже один «ханомаг», можно уничтожить несколько танков. Ну, это ладно, теперь докладывай, как прошла операция «Огненный мешок», сколько пленных взяли и удалось ли захватить командира батальона капитана Йордана?
Костин после моего вопроса несколько стушевался, а затем с отчаянной решимостью в голосе произнёс:
– Нет пленных, товарищ генерал! Тех, кого не покрошили пулемёты, штыками добили бойцы маршевой роты. Красноармейцы как обезумели, добивали штыками даже раненых. Потом я, конечно, устроил разбор – но пойди, найди там виноватых. А если даже и найдёшь кого, то дело уже не исправить. Я думаю, ребята возненавидели немцев из-за отношения тех к нашим пленным.
– Да… незадача! А я надеялся допросить пленных фашистов, а тут такое дело! Ты что не провёл инструктаж с командиром роты, я же тебе говорил об этом?
– Времени не было на тщательное согласование всех моментов этой засады. Когда ехали к мосту, я, конечно, обговаривал с лейтенантом Спириным основные моменты, что нужно захватить командира батальона живым. Но после того как немцы остановились и по ним открыли огонь наши пулемёты и миномёты, началось что-то невообразимое. Ещё пулемёты работали, а бойцы маршевой роты в едином порыве бросились в атаку. Никакой Спирин их бы не удержал – ненависть и желание отомстить за пережитые унижения страшная вещь. Никакими вводными и призывами к милосердию это не перебить. Тем более в боевой обстановке. Даже командиры поддались чувству мщения. Я сам видел, как один из командиров взводов добивал из ТТ раненых немцев.
Ну что тут сказать? Я сам, имея за плечами военную академию, в порыве ненависти сделал то же самое, что совершили эти деревенские мальчишки. Что же теперь, под трибунал их командиров, натерпевшихся в плену таких ужасов, что и не снились обычному советскому человеку. Ну уж нет – собакам собачья смерть. И действия бойцов маршевой роты по большому счёту я не осуждал. Поэтому и сказал Костину:
