Армадокиец жил, играя на сцене, известной как Валемар, всегда веселый, обходительный и острый на язык, а порой еще и дерзкий – пару раз именно из-за него Тобиус оказывался втянут в кабацкую драку и применял отточенные с Люкой навыки. Дези нравился серому магистру, хотя тот сам не пожелал бы этого признавать, и чем сильнее он привыкал к напарнику, тем чаще и яснее замечал кратковременные приступы тревоги, которыми тот страдал. В такие моменты Дези становился мертвенно-бледным, глаза лихорадочно блестели, а кожа покрывалась холодным потом.
Однажды, сидя в трактире за ужином, Тобиус попытался незаметно применить на Дези диагностические чары, но не преуспел – на его теле оказался артефакт, защищавший от магического изучения.
– Не надо так, – тихо произнес армадокиец, до того на несколько мгновений замерший с напряженным лицом.
– Прости, – ответил Тобиус.
– Прощаю. Но впредь прошу, чтобы ты больше так не делал, ми амальго.
– Больше не буду. Хотя как целитель советую тебе обратиться к кому-нибудь сведущему в медицине. Я давно…
– А я еще дольше, – раздраженно бросил Дези, нервными движениями разрывая хлебную лепешку. – Это мое дело, ми амальго, и если ты уважаешь меня, то прошу, не лезь в него.
– Хорошо. Твоя жизнь – твое дело.
Тем вечером они, как и прежде, распрощались неподалеку от дома-колодца[8], в котором жил Тобиус, и небольшой остаток пути волшебник проделал самостоятельно.
Выйдя в город, он уже не возвращался во владения Паскаля Мерата, чему был рад – ведь каждую ночь, проведенную там, он просыпался в холодном поту. Райла продолжала взывать к нему из темной глубины, а он… был бессилен.
К счастью, в столице мучения отступили.
Путь во внутренний дворик дома перекрывали деревянные ворота, охранявшиеся дежурным жильцом.
– Вы не любите приходить рано, месье, – пробормотал Пьер, отпирая замок и впуская Тобиуса, – а ведь на улицах опасно. Особенно по ночам.
– Никто не позарится на скромного золотаря.
– И все же береженого Кузнец бережет.
Тайный кабинет снимал для своего нового агента целых две комнаты. Проводя дни в городе, по возвращении волшебник обычно принимался корпеть над своей книгой заклинаний либо закрашивал лезущую седину гоблинской алхимической краской.
– Я дома.
Волшебник закрыл за собой дверь, стянул опостылевшие плащ, шляпу и перчатки, нащупал на ближайшей полке подсвечник и зажег свечу. Слабый огонек осветил его аскетичное жилье, заставив скудный интерьер отбрасывать неверные тени.
– Я дома, Лаухальганда.
Когда Тобиус впервые явился в это место, компаньон решил все же выбраться из сумки и облюбовал один из пустых углов. На свое имя он не откликался, а когда маг подходил слишком близко – начинал шипеть.
– Клянусь, ты начинаешь меня беспокоить. Что в тебя вселилось?
Но Лаухальганда упрямо продолжал лежать в углу, поджав уши, и ни на что не реагировал.
– Тобиус?
Посох появился в руке волшебника мгновенно, но почти сразу он успокоился – в голове вспыхнул контур сигнария Талбота Гневливого.
– Ваше могущество? Давно не слышал вас.
– Исходя из того, что ты сейчас в Парс-де-ре-Нале, вижу, что цель достигнута. Как тебе городок?
– Огромен, богат, красив…
– Местные все еще мочатся в переулках?
– Видимо, некоторые традиции святы.
Волшебники вместе посмеялись.
– У меня для тебя послание от Никадима Ювелира. Но сначала скажи, ты уже был в Мистакоре?
– Не успел.
– Чем ты там занимаешься… хотя, зная твое умение влипать, я больше ничему не удивляюсь. Никадим, по его словам, смог установить контакт с неким артефактором, чьи навыки даже у него вызывают почтение. Этот кто-то прибудет в Мистакор через три дня и сможет встретиться с тобой. Насколько я понял, у тебя на руках имеются некоторые артефакты сомнительной природы.
– А я и думать об этом забыл, – обронил серый магистр.
– Так тебя это интересует или нет?
– Через три дня в Мистакоре?
