гримаса, уже знакомая Женьке. Он поднимался медленно, и Владлен Михайлович ждал. Сначала, пока затихнет звук шагов, потом – скрипа плиты, которая стала на место, отрезая подземелье от внешнего мира.
– Вот так вот, Женечка, и получилось, – сказал он тихим уставшим голосом. – Я же и вправду никого не трогал… все они, дети мои… дурная кровь… ее кровь… тебе ведь Галочка рассказывала про княгиню? Хочешь взглянуть?
– Портрет уцелел?
– Уцелел, вон там висит…
Белое на белом не видно, и в слепящем свете простыня, которой завешен портрет, сливается по цвету со стеной.
– Иди, сними, не бойся… она и вправду красива.
Княжна Елизавета Тавровская была черноволоса и черноглаза, типаж, как бы сейчас выразились, демонический. Неизвестному художнику удалось передать и мертвенную бледность лица, неестественную почти хрустальную тонкость черт, и взгляд, одновременно спокойный и яростный. Словно пламя, скрытое за коркой льда.
Как такое возможно?
Возможно.
– Прапрабабка моя, – не без гордости заметил полковник, вытирая сухие глаза. – Красавица…
…О том, что прапрабабка его была княжной Владлен узнал от старухи, которой, признаться, не поверил. Да и как поверить, когда мать называла старуху психичкой и постоянно грозилась сдать в дом престарелых. Но не сдавала, опасаясь, что тогда государству отойдет и старушечий дом. Поставленный еще в прошлом веке, переживший две войны, тот был дряхл и неуютен, но к дому прилагались двадцать соток земли. В саду вызревали яблоки, из которых мать варила кисловатое повидло и в особо урожайные годы – джем. На огороде сажала огурцы, кабачки, лук и картошку…
– Мы князья, – старуха шевелила иссохшими тряпичными губами и хмурилась неодобрительно, мол, не княжеское это дело – в огороде раком стоять. – Наш род древний…
Владлен огород тоже не любил, не потому, что мнил себя князем, просто кому понравится летом в земле ковыряться? То прополка, то окучивать, то жука колорадского собирать…
– Ты княжич… – твердила старуха, поджимая к груди скукоженные лапы. – Последний потомок знатного рода… конечно, мать твоя – плебейка…
– Сама плебейка! – взвизгивала мать, замахиваясь на старуху влажной тряпкой, но бить – не била, по-своему жалея ее, ненормальную. – Поглядела бы я, как бы ты тут сама накняжилась! Небось, с голоду бы померла…
Старуха была матерью Владленова отца, который помер рано, оставив после себя сына и пенсию, что полагалась военным за утрату кормильца. Пенсию приносила почтальонша, которая задерживалась надолго, сплетничая с матерью, а старуха, пользуясь этакою занятостью невестки, спешила выбраться из своего закутка. Она хватала Владлена за руку, на удивление крепкими цепкими пальцами, и шипела:
– Плебейка! А ты князь!
Когда Владлен вырос достаточно, чтобы не пугаться старухи, он перестал ее слушать. И шипел в ответ:
– Мамке нажалуюсь!
В князей он не то чтобы не верил, но, будучи советским школьником, полагал их угнетателями трудового народа. В учебнике так писали. А быть одним из числа угнетателей Владлену хотелось еще меньше, чем работать на огороде.
Однако старуха не успокаивалась. Она замолкала на день, на два, а потом вновь подбиралась к Владлену, смотрела на него выпученными глазами, вздыхала и говорила:
– Ты князь. Забыл только… все забыли… а я помню… и расскажу. Слышишь, все ему расскажу!
– Ой, мама, перестаньте, – Владленова матушка вновь отмахивалась полотенцем, но незло. – Лучше уж оладушков попробуйте…
…У нее появился поклонник, и перспектива наладить личную жизнь – а ведь молодая еще, куда ей во вдовицы, – благотворно сказалась на ее характере.
Владлен не протестовал.
Пусть Василий и был всего-навсего трактористом, но человеком казался серьезным, пил в меру, получку приносил, совал матушке рубли, а на Восьмое марта принес букетик акации и коробку конфет. Забор починил опять же. И к Владлену не придирался.
Чего еще желать?
Старуха ярилась, шипела и грозилась клюкой, но оладушки ела, подбирая стекающий с подбородка жир пальцами. Пальцы же облизывала…
…После свадьбы, когда Владлен вернулся в опустевший дом, благородно оставив матушку наедине с супругом, старуха сказала:
– Ты мне не веришь… пойдем…
Она поманила Владлена за собой, и он, слегка хмельной – много выпить подростку не позволили, но налить налили – пошел. В подполе пахло солеными огурцами, которые мать ставила в старой дубовой бочке, придавливая крышку кирпичом. Старуха ловко протиснулась мимо бочки, потянулась к полкам,
