из них кто. Ни один вам не годен. Поэтому всех порежете… думаю, вы не один, если так осмелели. Что дальше? Илья… если разбираться, он прямой наследник. Пола мужского, как то надобно. Возраста подходящего. Норовом смирен. Учен. Чем не царь?
Засопел собеседник.
Наклонился.
А глаза-то кровью наливаются. Ох, не по нраву ему Илья… и значит, есть такие среди Думы, которые поговаривают, что ближняя кровь лучше дальней.
Надо будет упредить Ильюшку. Он парень тихий, незлобливый… в книгах весь. Понимать-то понимает, что грозит ему, да понимания одного мало. Привычка нужна.
Кирей яблоко со стола взял.
Отер.
Снял кожицу своим ножом. Повертел в пальцах, будто бы любуясь… чисто… нет следов от укола, нет пятен подозрительных. И пахнет яблоком, как и должно.
— Ваша жена… ваш сын… как-то многовато выходит. Не кажется?
— Не твое дело меня судить! У самих-то… батька твой небось как на кошму сел, не помиловал родичей прошлого кагана. Всех удавил, и детей малых, и баб, чтоб не понесла какая… а ты меня стыдишь.
— Он удавил. Не я.
— И ты удавишь, когда твой час придет. Цена такая… за все в этой жизни платить надобно.
И прозвучало это… да, неубедительно прозвучало.
— Неужто ты сам помилуешь кого? — Боярин глядел на яблоко с насмешкой, мол, больно надобно тебя, нечисть азарская, травить.
Может, и ненадобно.
Да осторожней будешь — дольше проживешь. Сие правило простое Кирей всей шкурой своей усвоил. И отступать, демонстрируя не то доверие, которое ноне с дуростью равно будет, не то лихость, что та же дурость, но с другого боку, не собирался.
Он откусил кусок.
Прикрыл глаза.
Расслабился, позволяя себе насладиться яблочной кислинкой. Правильный вкус. Такой, как и быть должен, еще бы боярина убрать… вот с матушкой Лойко он бы иначе поговорил. Не то чтобы отобедал, нет, не настолько он глуп, но просто рассказал бы… скажем, о вчерашнем дне.
И зелье черноягодниковом.
О коровах, которых Лойко проведывает со всей ответственностью, даже чистить сам пробовал, примеряя роль будущего владельца. О полосе. О магии. Кирею отчего-то казалось, что найдутся у них с боярыней общие темы.
А вот об орлах он никому не скажет.
Кто их, орлов, ведает. Может, и вовсе их не осталось… а если есть, то придет время и Кирей увидит.
— Помилуешь, — хихикнул боярин. — Ты ж добренький… отправишь братца малолетнего куда подальше. Запрешь в поместьице каком, чтоб поплоше. Своими людьми окружишь, только не забудешь. Будешь жить да гадать, не нашелся ли среди тех людей предатель. А то ведь сильный каган многим не по нраву. Вот и сменять бы его на иного… он-то и есть, законный, по крови… найдутся охотники, верно?
— Может, и так.
О том Кирей не думал.
Не хотел.
А боярин все на свой лад перевернул. Он-то иного складу будет. Недовольных — под пяту, негодных — на плаху. А тех, кто опасен, после плахи сжечь и пепел развеять, чтоб ничего, ни имени, ни памяти не осталось.
Не повезло Лойко.
— Может… — Боярин тоже яблочко принял, подкинул на ладони и зубами впился. — Приходил ко мне давече человечек… долго распинался… о том, что один в поле не воин, что не сдюжу я против всех-то… про долги напоминал… помочь обещался, что с ними, что с этой… прости Божиня, женушкой.
Боярин голову наклонил, и высокий лоб его показался еще покатей, еще толще. Небось этакий лоб и не всякая сабля с лету рассечет.
— И взамен-то малость просил… как приедет в гости славный Кирей, с которым я породниться желаю, так угостить его вином, или мясом, или еще чем… главное, чтоб от души. Для гостя-то мне ничего не надобно…
— И чем угостить?
— Да вот. — Рязенский урядник поставил на стол пузырек махонький, из горного хрусталя сделанный. — Саламандрова слеза… редкая штука, я узнавал. Дорогая.
Прозрачен хрусталь.
