одного студиозуса… то есть ему дядька говорил, а отец уже мне, когда я магией заниматься стал. Дар пытался развить. Интересно было… всякое… а некоторые эксперименты опасны.
Он уже половину корзинки набрал.
А у меня на донышке самом. Заслухалася. Нет бы мне, как прочим, и слухать, и собирать, а я сижу сиднем, рот раззявила, только мух таким и ловить.
Верно говорит Люциана Береславовна.
Несерьезная я.
То и дело отвлекаюся. Только ж я не нарочно! Я вот пытаюся учить, и учу, и думаю… я ж не виновная, что мысли мои, будто коровы на поле разбредаются, одна к лесу, другая к озеру, а третяя и вовсе овраг ищет, чтоб сховаться. Вот и вновь…
— …в Акадэмии… давно уже… парень учился. Никодимом звали… он боярского звания был. Богатый. Гордый. И все хотелось первым стать. А не получалось… тогда-то Фрол наш… он был лучшим. И очень это Никодиму не по нраву было. Фрол-то из простых… только как ни тужься, а из шкуры не выскочишь. Тогда-то Никодим и нашел в библиотеке упоминания о сырой силе… о том, что магики в стародавние времена только с нею и работали. Напрямую. И могущественные были, не чета нынешним. Решил, что тоже станет…
Я ягоды рву.
Укладываю аккуратне — не приведи Божиня, подавятся — тогда-то и корзинку изгваздаю, и перед Марьяной Ивановной опозорюся. Она же вмиг до бабки донесет. И та зудеть станет, что разленилася я, что не об учебе думаю, но про глупости всякие.
И что, коль нету во мне таланту, то и нечего место занимать.
Вот же ж, дух проклятый из бабки вышел, а дурь осталася. И как ее лечить? Ой, мнится мне, что от дури бабьей лекарства во всем мире нетути…
— Он научился работать с сырой силой. Сам. Без подсказок… без учителей… и сошел с ума. — Илья повернулся к другому кусту. — Однажды пришел и вызвал Фрола на поединок. А когда тот образумить попробовал, Никодим и бахнул сырою силой… отец сказывал, что последствия вся Акадэмия разгребала… тогда едва крыло все отстраивать не пришлось… пятеро студиозусов погибли. Многие ранены были… а сам Никодим сгорел, не справился с откатом… а еще эхо такое пошло, что со всей округи мертвяки повставали. Шуму было… вокруг столицы-то кладбищ полно… на Акадэмии защита имеется, но и она не выдержала, разлетелась от удара.
Ильюшка снимал ягоду за ягодой.
Приноровился.
И так ловко у него выходило, будто бы всю жизнь свою он только этим и занимался.
— Отец сказал, что тот парень был по-своему гениален, если сам, без подсказок, методику разработал… уникальную… потом ее по записям его восстановили. И убрали…
— А куда убрали, тебе отец, случайно, не сказывал?
— Нет, да я и не спрашивал, — повинился Илья.
— Это ты зря… нам бы пригодилося… — Лойко поднялся и кое-как отряхнул портки, изгвазданные что соком черноягодника, что давленою травой. — От представь. Идет на нас войско вражье… а я руки к небесам воздел.
— Героически, стало быть?
— Ага… героически… — Лойко руки воздел и пробасил: — Стойте, тати, нет хода вам в Росское царство…
И громко у него вышло.
А Еська, на кустах поерзавши — от мало его покрасило! — тонюсеньким голосочком ответствовал:
— Так мы уже туточки, боярин!
— Вы — это кто? — уточнил Ерема.
— Мы, брате, это зло великое, которое темною тучею на землицу твою родную прется.
Я хихикнула, до того смешно выходило. А Еська мне пальцем погрозил, мол, не до смеху, боярыня, когда зло на землю родную прется.
Оно, конечно, не до смеху. Но это когда зло. А тут же ж Еська.
И Лойко, кулак к небесам поднявши:
— А я так ему молвлю. А не пойти-ка тебе, зло великое, да… — хотел послать, но на меня глянул и добавил чуть тише: — Не пойти ли тебе до лесочку ближайшего?
— Ходил ужо. — Еська осклабился. — Нема того лесочку, боярин… и тебя не станет… вот как подымуся черною тучею… как восстанут из земли мертвые, а живые им позавидуют… и слетится воронье со всех земель. Неба за крылами не станет… волки сбегутся…
Еськины глаза вдруг побелели.
И сам он выгнулся.
Упал бы, когда б Емелька, корзину откинувши, не подхватил бы брата.
