ее стул, тот самый, на котором она сидит по средам на собрании группы по изучению Святого Писания. Прочный, надежный,
Самолет содрогается, и теперь это сопровождается частым стуком — бум, бум, бум! — когда из шкафов для багажа у них над головой начинают сыпаться сумки, ноутбуки и прочая ручная кладь. Однако если ей удастся сконцентрироваться на этом пустом стуле, все будет хорошо. Как в игре, в которую она иногда играет сама с собой, возвращаясь на машине из магазина: если по дороге ей встретятся три белых автомобиля, то пастор Лен назначит ее, а не Ребу, украшать комнату цветами.
Холодящий душу звук — как будто гигантские ногти скребут по линолеуму классной доски, пол конвульсивно вздрагивает. Собственный вес толкает ее голову вперед, к коленям. Пэм чувствует, как клацают зубы, и, чтобы остановить все это, хочет закричать на того, кто заставляет ее закрывать голову руками. Много лет назад, когда она везла Джоани из школы, прямо перед их машиной вдруг выскочил пикап. В тот момент время невероятным образом замедлилось, она успела обратить внимание на мельчайшие детали — трещину на лобовом стекле, ржавчину, припорошившую капот того автомобиля, но это… это происходит слишком быстро! «Остановите это, все тянется ужасно долго…» Ее молотит, бьет, стегает. Ее голова… Она не может поднять голову, а потом сиденье впереди вдруг бросается ей в лицо… Вспышка яркого белого света, которая ослепляет так, что она уже не может…
Потрескивает костер, плюясь во все стороны искрами, но щекам холодно, на самом деле она даже замерзла. В воздухе чувствуется мороз. Она что, где-то на улице? Конечно же! Глупая. Нельзя же костер развести в помещении, верно? А она что подумала? Они всегда собираются накануне Рождества на ранчо у пастора Лена — должно быть, она сейчас во дворе, смотрит фейерверк. Она всегда приносит свой знаменитый соус из сыра с голубой плесенью. Неудивительно, что она чувствует себя такой потерянной. Сегодня она забыла принести свое фирменное блюдо, видно, оставила его на кухонной стойке. Пастор Лен будет разочарован, и…
Кто-то пронзительно кричит.
«Нельзя так кричать на Рождество, почему вы так кричите? Это же такое счастливое и радостное время».
Она поднимает руку, чтобы вытереть лицо, но почему-то не может… что-то тут не так, она лежит на собственной руке, которая вывернута за спину. И почему она лежит? Она что, заснула? Но не на Рождество же, когда так много работы… Она должна встать и извиниться за свое невежливое поведение, Джим всегда в таких случаях говорит, что ей нужно встряхнуться и постараться быть немного…
Она проводит языком по зубам. С ними что-то не так, один из резцов сломан, и острый край колет ей язык. Она ворочается на гравии и сглатывает… Господи, в горле такое ощущение, будто она глотает бритвенные лезвия! Неужели…
Внезапно ее осеняет, и она вдруг понимает, что произошло. От осознания этого перехватывает дыхание, а уж потом накатывает белая волна боли, которая поднимается по ее левой ноге и стреляет в живот. «Вставай, вставай, вставай…» Она пытается приподнять голову, но, когда ей это удается, в затылок впиваются невидимые обжигающие иголки.
Еще один крик — на этот раз совсем близко от нее. Она никогда раньше ничего подобного не слышала — крик какой-то обнаженный, дикий, почти нечеловеческий. Ей нужно остановить его, от него боль в животе обостряется, как будто звук этот напрямую связан с ее внутренностями и больно дергает за них с каждым новым воплем.
Слава тебе, Господи, она может шевелить правой рукой. Она приподнимает ее и прикасается к животу, но чувствует там что-то мягкое, мокрое и какое-то
«Прекрати!» Она не должна поддаваться панике. Они всегда говорят именно так: главное — не паниковать. Она жива. И она должна быть благодарна уже за это. Нужно встать и посмотреть, где она находится. Она больше не в самолетном кресле, это она знает наверняка, она лежит на какой-то топкой, мягкой поверхности. На счет три она старается с помощью действующей руки перевернуться на бок, но вынуждена остановиться, поскольку тело пронзает вспышка боли — острой и пугающей, как удар тока. Боль настолько сильная, что даже не верится, что это ее боль.
Она лежит неподвижно, и, к счастью, боль начинает блекнуть, уходить, оставляя за собой тревожный след онемения (но об этом она сейчас тоже думать не хочет, нет).
Она зажмуривает глаза, а затем резко открывает их. Мигает несколько раз, чтобы восстановить фокус. Медленно и очень осторожно пробует повернуть голову направо, и теперь это удается без той жуткой пронзительной боли. «Хорошо…» Пятно оранжевого света вдали размывает все перед глазами, превращая предметы в силуэты, но все же она может различить густые заросли деревьев — странных скрюченных деревьев, она не может определить, что это за деревья, — а прямо перед ними какой-то бесформенный кусок покореженного металла. Боже мой, неужели это самолет? Так и есть…