дорогу.
Мы рассказали о них не ради забавы и курьеза. Если взять из истории больших изобретений любое знаменитое имя, то и за ним стоит множество больших и малых изобретателей. Их работа подготовила успех великого изобретателя. Они работали до него, они работали рядом с ним. Благодаря их трудам так ярок свет, освещающий его славное имя.
Но самих их не заметно. Их не видать в его большой тени.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
где показывается, что из корня нового научного открытия вырастает целое деревце с изобретениями на ветвях; изложение то и дело уклоняется в публицистику — в размышления о русском первенстве в изобретениях и открытиях, о патриотизме русских изобретателей; читатель делает на полях заметки, пытаясь взять на карандаш какие-то общие приемы, помогающие изобретать
Знаменитый немецкий ученый Лейбниц говаривал, что «полезно изучать открытия других таким способом, который нам бы самим открыл источник изобретений». Совет хороший. Полезно читать историю техники, но особым, изобретательским глазом, чтоб на основании опыта прошлого делать выводы и заметы, которые помогали бы изобретать сегодня. Я проделываю здесь глубокий разрез сквозь слои истории техники, чтобы показать, как вновь открытое физическое явление вдохновляет и продолжает вдохновлять изобретательскую мысль. Выражаясь композиторским языком, это — несколько вариаций на тему электрической дуги. В примечаниях даются примерные заметки, которые внимательный изобретатель должен оставлять на полях любой книги по истории техники.
Есть притча о людях, с факелом бегущих ночью. Когда падает один гонец, то другой подхватывает факел. Так бегут люди сквозь темноту, и факел горит неугасимо.
Ломоносов первым поймал молнию, первым свел электрический огонь с небес на землю. Его дело продолжила богатырская дружина мужей русской науки, совершив научный подвиг, равный подвигу Прометея.
Как понять нам треволнения той далекой поры, поры первой любви к электричеству?
Лучше всех поймет их в наши дни радиолюбитель — тот, кто с детства занимался радиотехникой. Полтораста лет назад наши прадеды так же увлекались электричеством, как мы увлекаемся радио.
Ставить опыты было захватывающе просто. Вынимают из кармана монеты. Режут старый камзол на суконные кружки. Смачивают уксусом. Складывают стопкой: монета — кружок… Получается вольтов столб — генератор чудес. От электростатических машин удавалось получать лишь толчки тока — электрические разряды, а от вольтова столба течет постоянный, как поток воды, ток.
Маленький столб — маленькое чудо.
Кончики шнурков из блестящей канители — те, что тянутся от столба, — странно щиплют язык.
Добавляют монет: крепче щиплет.
Ну, а если еще добавить, что тогда?
Может быть, ожог? Потрясение?
Нет… Искра! Совершенно неожиданная вещь.
Чем выше растет столб, тем жарче и ярче искры; об этом сообщают научные книги и журналы.
Вольтовыми столбами занимаются все: ученые, торговцы, врачи, аптекари… В кабинетах королей стоят вольтовы столбы из золотых и серебряных монет.
Занимается вольтовыми столбами и русский академик Василий Петров. Но занимается не так, как другие. Он работает денно и нощно, не щадя себя.
Еще не изобретены чувствительные вольтметры, измеряющие электрическое напряжение. Но Петров сам себя превратил в вольтметр. Он срезал кожицу с кончиков пальцев и ловил мельчайшие уколы электрического напряжения незащищенными нитями нервов.
Одна мысль пьянит академика Петрова. Что, если взять не десяток монет и не сотню, а тысячу, даже несколько тысяч? Каким чудом тогда поразит нас электричество?
Вот бы взять да собрать столб небывалой длины — тысячи на четыре с лишком медных и цинковых кружков, и поглядеть, что получится! Богатырская, должно быть, искра проскочит меж концов шнура! А быть может, и не искра вовсе? Может быть, такое немыслимое чудо, что и вообразить заранее нельзя?
Потому не терпится академику Петрову, пока соберут его «наипаче огромный» столб. Со сборкой мешкать нельзя. Столб такой длины, что, пока собирают головную часть, хвост успевает просохнуть.
На стеклянную скамеечку положены два древесных угля; к ним подведены шнурки от огромной батареи. Осторожно сближаются угольки… И вдруг «является между ними яркое, белого цвета пламя».
Ослепительный огненный мост лег в пролет между углями.
Своды залиты серебряным светом, непривычно резкие тени, словно чернью, отчеканены по серебру.
Предвидение Петрова сбылось.
Он не зря увеличивал количество кружков. Рост количества породил новое качество, небывалое явление, невиданное в природе.
До Петрова электрический свет был вспышкой, искрой, молнией, а теперь он горел постоянно и непомрачимо, как солнце. [9]
Академик Василий Петров сделал великое открытие. Он зажег первый источник непрерывного электрического света. Но имя академика Петрова оказалось надолго разлученным с его гениальным творением.
Рассказывают, что историку техники принесли старинную картину с изображением двух простых людей из народа. Фигуры были выписаны на сплошном черном фоне. Черный фон показался историку подозрительным. Историк осторожно ваткой, смоченной в скипидаре, стал смывать с края черную краску. И тогда из-под ватки появился клочок голубого неба, облачко. Облачко было клубом пара. Когда черная краска сошла вся, оказалось, что на заднем плане — паровозик с большими колесами и с трубой, длинной, как верблюжья шея.
Историк понял, что нашел портрет Черепановых — гениальных изобретателей первого русского паровоза.
Видно, чья-то злая, завистливая кисть понадеялась вымарать из истории знаменитое русское изобретение, превратить великих русских изобретателей вновь в безвестных людей.
И вот что режет глаз. Если полистать страницы истории больших русских изобретений, то оказывается, что по многим из них погуляла эта злая, завистливая кисть, многие лучшие страницы оказались замазанными черной краской.
Нам теперь известно, чья эта работа.
В царское время русскую науку и технику окружал глухой черный заговор— заговор молчания.
Заговорщиками были дворяне, чиновники, предприниматели — все, кто правил в то время царской Россией.
Корни заговора шли за границу.
Заправилы царской России презирали все русское, преклонялись перед всем заграничным. Они боялись своего народа, ненавидели его и старались подорвать в нем веру в собственную силу. Им казалось спокойнее передоверить русскую промышленность иностранцам. А поэтому они твердили миру, что русские не способны изобретать и что все толковое в технике придумано иностранцами.
Загранице эта басня была выгодна. Заграница посылала в Россию своих профессоров, восхвалявших заграничные выдумки, умалявших, похищавших русские изобретения.
Когда Петров открыл свою дугу, в Академии наук было много иностранцев. Среди них были люди, свысока относившиеся к России.
Они набросились на светоч, зажженный русским ученым, как пещерные летучие мыши на горящую свечу.
Петров описал свое открытие в книге на русском языке. Но русский язык был не в почете у русских аристократов и их ученых прислужников, пренебрегавших своей родной речью и баловавшихся французским языком. Книгу замолчали.
Академик Крафт первым обмакнул кисть в черную краску. Два года спустя после выхода книжки в статье об опытах с вольтовыми столбами он уже ничего не пишет о Петрове, но зато упоминает английского механика Меджера, который тоже собрал большой вольтов столб и намерен сделать с его помощью новые открытия.
«Я природный россиянин, — писал Петров, — не имевший случая пользоваться изустным учением иностранных профессоров физики и досель остающийся в совершенной неизвестности между современными нам любителями сей науки».
Смелый ум Петрова, его независимый нрав, твердая вера в силу русской науки испугали тех, кто приехал в Россию для того, чтобы русскую науку душить и грабить.
Они стали пытаться разбить колыбель, где родилось великое открытие. По архивным документам это выглядит, как какой-то сговор.
Академик Паррот хладнокровно взял Петрова на мушку. Он принялся строчить на него мелочные доносы, один глупее другого. То он пишет, что нет в физическом кабинете барометров и термометров, хоть они и глядят на входящего со всех стен. То он пишет, что в кабинете от недостатка ухода ослабли магниты, как будто магниты — это лошади, за которыми требуется уход. То он торопится письменно донести, что в углу лаборатории завалялось плохо вычищенное зеркальце.
Академик Фусс — непременный секретарь Академии — с совершенно серьезным видом требовал от Петрова объяснений. Петров защищался от этих
