Словно Робинзон на необитаемом острове, такой изобретатель начнет повторять то, что давно уже изобретено. Если просмотреть биографии знаменитых творцов техники, можно заметить, что среди изобретателей были кузнецы и парикмахеры, дипломаты и актеры, хирурги и священники, садоводы и архитекторы, но отшельников среди изобретателей не было.
Наоборот, разобщенность краев и стран вела нередко к гибели изобретений. Энгельс писал, что судьба изобретений неотделима от развития внешних сношений стран и народов. Пока сношения ограничивались ближайшим соседством, всякое изобретение делалось особняком в каждой местности; достаточно было злого случая, вроде вторжения варварских народов, или даже обыкновенной войны, чтобы довести развитую страну до необходимости начинать все сначала. В первоначальной истории каждое изобретение приходилось нередко делать наново, в самых разных местах, независимо друг от друга.
Как мало были гарантированы достижения техники от гибели, даже при обширных торговых связях, показывает печальный опыт финикиян, многие изобретения которых потерялись на долгое время, когда финикияне были вытеснены из торговли и завоеваны Александром Македонским. То же самое можно сказать и о живописи на стекле в средние века. И лишь когда страна общается со всем миром, только тогда долгая жизнь изобретений бывает обеспечена.
Мировые связи ширятся, сношения между странами развиваются… Но родятся и тревожат другие причины, по которым все труднее становится вести обмен изобретениями.
Со скоростью цепной реакции распространяется фронт научных работ и изобретений. В патентных библиотеках растут Гималаи бумаги. О горе грандиозного склада идей в несметных картотеках можно судить по темпам его прироста. Утверждают, что каждый год выпускается до 50 тысяч научных и технических книг, публикуется 200 тысяч патентов на изобретения и почти что 3 миллиона журнальных статей на многих языках.
Журналисты, забредавшие в Ленинскую библиотеку, восхищались ее 22-миллионнотомным запасом. А недавно один из литераторов ушел встревоженный.[1] Он впервые узнал, что к половине здешних книг не прикасался ни один читатель. Десять миллионов книг мертвым грузом лежали на библиотечных полках, словно урны с прахом в нишах колумбария. Маяковский писал о «курганах книг, похоронивших стих». Но с гораздо большим правом можно говорить о могильных холмах патентных описаний, под которыми оказываются погребенными ценнейшие технические идеи.
Известный физик Дж. Бернал в своей книге «Наука и развитие общества» бьет тревогу, что «во многих областях создалось такое положение, когда по сути дела легче открыть новый факт и новую теорию, чем удостовериться… что они еще не были открыты или выведены».
Воротила, вице-президент большой американской корпорации, перебрасывает костяшки на счетах:
«Если научное исследование стоит не больше ста тысяч долларов, то корпорации дешевле повторить это исследование, чем выяснять по литературе, не было ли оно выполнено где-нибудь в другом месте».
Бизнесмен стоит перед курганом научной информации, как Магомет перед горой: «Если гора не идет к Магомету, то и черт с ней!» Так подсказывают ему костяшки на счетах. Но какими костяшками можно оправдать холостой пробег мозговых клеток, способных рождать новое? Но как можно примириться с тем, что живое острие ума, как иголка на стертой грампластинке, возвращается на пройденные круги! Гора должна шагнуть к Магомету.
Потому так сильно развивается в нашей стране целая область науки и техники, занимающаяся проблемами информации. Составляются каталоги, классификации патентов, выпускаются патентные библиографии и даже библиографии библиографий. В свет выходят сборники научно-технической информации в таком множестве и такой толщины, что тома их лишь по одному из разделов науки ежегодно занимают полку более широкую, чем для всей Большой советской энциклопедии. Издают их научные институты с тысячами штатных сотрудников и десятками тысяч внештатных активистов.
«Приоритет СССР во многих областях науки и техники (особенно когда дело касается практического использования достижений науки) в значительной степени объясняется наличием мощного информационного центра», — печально замечает один солидный шведский журнал.
Кибернетика создает машины, способные рыться в горах патентной литературы — механизмы, значительно более сложные, чем горнопроходческий комбайн. Мы имеем в виду оперативные и умные электрические информационные машины. Изобретатель просовывает в щелку запрос о том. какие существуют решения мучающей его технической задачи, и машина со страшным проворством начинает шуровать по картотекам, просматривать десятки тысяч карточек в час и, наконец, как из рога изобилия, высыпает на стол пачку карточек, где расписаны все подобные изобретения
Машина, повторяю, умная, устроена сложно. Можно только намекнуть, на ее устройство. Помните электрифицированное наглядное пособие — немую географическую карту с лампочкой? Вы хотите отыскать город Москву, и для этого прижимаете один проводник к медной шляпке против слова «Москва» в списке городов, а другим проводником начинаете шарить пo карте, пока и он не наткнется на такую шляпку, что вспыхнет лампочка. Возле этой шляпки и находится город Москва. Фокус очень простой: шляпка с названием «Москва» в списке городов и шляпка на географической карте соединены за картой проволокой. Можно точно так же сделать и другие информационные карты, скажем, разбросать по картону картинки зверей и поставить рядом таблицу: «Рыбы», «Птицы», «Млекопитающие» и, пошарив по картону проводником, отобрать либо «Рыб», либо «Млекопитающих». Информационная машина устроена, конечно, сложнее. Она хозяйничает не на карте, а в картотеке, и сила ее в том, что она отбирает карточки по многим признакам. На то машина!
Мы обмолвились, что машина просматривает карточки… Как же может машина просматривать, когда она слепа? А она и читает так, как читают слепые. Содержание карточек записано шрифтом, понятным для слепых, зашифровано иероглифами из пробитых по-разному дырочек. Электрический щуп, как пальцами, ощупывает дырочки, а затем механический попугай тащит клювом из ящика все, что имеет подходящий иероглиф. Тащит и тащит, человеку на счастье.
Счастье ли?
Да, на счастье! — подтверждает один изобретатель. — Передо мною, как на плане, предстал лабиринт идей, по которому бродила до меня изобретательская мысль. Я смогу уверенно выбрать неисхоженные направления.
А другой изобретатель мнется. Он и знать не знал, что патенты на автомобильный дворник, скромную щетку, смахивающую дождинки с ветрового стекла, занимают несколько ящиков, набитых натуго. Его творческая фантазия оробела и сникла перед этим многоструйным фонтаном идей. Вроде все, что только можешь себе представить, уже придумано, и толкнуться решительно некуда. Все уже открыто, и не стоит ломиться в открытую дверь.
Может быть, и действительно не стоит… Здесь советовать трудно.
Одной, даже самой всеобъемлющей, эрудиции не достаточно для того, чтобы делать изобретения. Ведь иначе виднейшими изобретателями были бы патентные эксперты и редакторы энциклопедий. Но они, как правило, не изобретают ничего. Изобретения рождаются не в шелесте архивных бумаг, а в живом кипении жизни. Впрочем, мы напрасно забегаем вперед. У нас будет случай вдоволь пофилософствовать на эту спорную тему.
Творчество — дело сугубо индивидуальное. Оно не терпит рецептов и шаблонов. Настоящий изобретатель умеет следить за своей творческой формой, соразмерять дозы, точно чувствовать, когда и сколько и в какой области ему надо информироваться, чтобы опыт других раздувал, а не гасил огонек вдохновения.
Нам же кажется, что развитие техники информации беспримерно вооружает сознание, поднимает человека на новую ступень, и на этой ступени особенно пышно расцветает изобретательское вдохновение. Надо только умело использовать инструмент информации.
По причине недостатка информации происходят забавные курьезы.
Один человек хотел прослыть изобретателем, придумывая всякую всячину, и отсылал в бюро изобретений. И всякий раз получал отказы.
«Предлагаемое вами известно давно (см. патенты такие-то, такие-то), а посему в выдаче авторского свидетельства постановлено вам отказать».
Он, быть может, сто раз посылал различные предложения, и все невпопад, неудачно. Получает отказ и грозит кулаком в пустоту: «Доберусь я до этого бюро! Бюрократы! Чернильные души!» Думает, нарочно на него бюро ополчилось. А чем бюро виновато? Что тут отвечать, если он и в самом деле ничего нового придумать не может?
Получает неудачник очередной отказ и говорит:
— Ну, это последний! Раньше вы надо мной шутки шутили, теперь я над вами подшучу. Такое накручу, что уж, наверное, никому не приходило в голову.
И накрутил. Предлагает «гроб с музыкой» — сочетание гроба с патефоном. Когда гроб несут — патефон играет похоронные марши. Шутка, прямо скажем, не остроумная. Но уж очень надоело человеку получать отказы. Обозлился человек.
Вызывают его в бюро изобретений.
— Рассмотрели, — говорят, — ваши материалы. Должны вас огорчить. Предложение ваше не оригинально. Тут и до вас не то что патефоны — радиоприемники помещали в гробы. В 1925 году в Европе радиопохороны были в моде. Там одна из станций постоянно играла похоронные марши. Похоронные процессии двигались под звуки громкоговорителей, установленных на гробах. Применялись и другие изобретения. Помещали в гроб звуковоспроизводящий аппарат. Последнее слово умирающего, записанное на пленку, прокручивали на похоронах после надгробных речей. «До свидания, господа, — говорил покойник. — Благодарю за последний почет». — Теперь сами видите—предложение ваше не ново. А посему в выдаче авторского свидетельства постановлено вам отказать.
Так и ушел неудачник с носом. Даже пропала охота изобретать. Занимается теперь другим делом.
Но застенчивое слово «информация» — слишком слабое слово! В начале 20-х годов руководитель Главнефти академик И. М. Губкин посылал Председателю Совета Труда и Обороны В. И. Ленину экземпляры отраслевого журнала «Нефтяное и Сланцевое Хозяйство». Посылал, как признавался впоследствии, для порядку, не надеясь, что у Ленина «может найтись минутка для просмотра нашего чересчур специального журнала».
Но однажды пришла от Ленина сердитая записка:
