Молодой человек, угрюмее тучи, сжав зубы, ложкой скоблил по дну тарелки, полной жаркого. Так, будто норовил проскрести в ней дырку. Время от времени поднимал глаза от варева и смотрел на отца, который с поистине завидным спокойствием и какой-то нарочитой тщательностью опускал свою ложку в жаркое, зачерпывал меру и отправлял в рот. Потом, отвлекаясь от отца, юноша окидывал глазами их новую комнату – одну из тех, в которых еще пару недель назад спали незамужние девицы мелкой придворной знати. Кровать здесь стояла одна, но большущая, человек на шесть, и было чувство, словно вместо одеял и пледов застилали ее соломой. Комната располагалась в дальней части северного крыла замка, и юноша слышал, как щели в стенах, противно воя, задувал ветер. Казалось, он приносил с собой с улицы запах страха, голода, крови и гари.
Еще парня раздражало, что вид из здешнего окна никакой. Так, отдельные фасады да торцы полуразрушенных зданий самого разного свойства: служебные помещения, как, например, вон та пекарня или вон тот цех ткачих; помещения, где оказывались всяческие услуги, положим, вон тот – дом брадобрея, а через один за ним, невысокий такой – дом некоего Лура-арфиста. Царевич не раз слышал, как говорили, будто его арфы самые лучшие, с хорошим ясным звуком и из нужных пород дерева. Хотя кто-то утверждал, что на юге живет другой арфист, имени которого царевич не помнил, и вот тому- то уж точно нет равных в выделке инструмента. А дальше, если посильней приглядеться, виден перекресток, и если повернуть на нем направо, то пятым по правую руку (сразу после большой гостиницы) будет здание, где оказывают самые сладостные из всех услуг. Тот бордель по праву считался лучшим в городе, – молодой человек внезапно усмехнулся и провел пальцами по подбородку. По красотке Танни, его последней забаве, он уже успел заскучать…
Давно он не бродил по всем этим местам – с тех пор, как отец за каким-то лихом заслал его воевать с аданийцами.
Юноша громко выругался и вновь уткнулся в тарелку. Паршивая и мерзкая комната, жалкая и убогая в сравнении с его царственным покоем! И еда, что ему принесли, не лучше! Одно лишь жаркое из кролика, хлеб, разбавленное вино да яблоки! А где его любимый запеченный каплун? А где фаршированная овощами рыба? А где пирожные, где нормальное, настоящее вино из белого винограда, которое в неимоверном количестве поставляли сюда из виноградников Адани?..
Проклятый Адани… Царевич вновь заскоблил ложкой где-то под содержимым тарелки.
– Прекратите уже, – отчеканил Алай. – Не мешайте мне есть.
Юноша перестал, но лицо его было столь же угрюмо.
– Ваш ужин ждет.
– Отец!
– Я сказал, ешьте! – Медноволосый Халий вздрогнул от отцовского окрика. – Неизвестно, как и когда нас будут кормить в следующий раз. Ешьте и не жалуйтесь.
– Почему мы вообще должны это есть? – спросил царевич, возвращаясь к еде. – И спать здесь?
– Вы и впрямь такой дурак?
Сын вздрогнул, но промолчал.
– Что мы теперь будем делать, отец? – спросил он пару ложек спустя.
– Жить дальше.
– Жить дальше? Как вы сможете жить дальше, если завтра трое из шестерых ваших детей покинут Аттар навсегда?!
– Раз и навсегда уходят только в царство Господне. А ваши сестры и брат будут жить. Да и мы пока тоже живы, рано жаловаться.
– А после смерти – поздно!
– Вот именно! – Алай поднял тонкое, с запавшими глазами лицо от ужина. – Для жалоб нет времени.
Царевич выдержал долгую паузу, прежде чем повторил вопрос:
– Так как именно мы будем жить дальше, отец?
Алай донельзя понизил голос, сын практически читал по губам:
– Мы будем терпеливо выжидать возможность вернуть ваших брата и сестер и будем делать все, что в наших силах, чтобы выжидать пришлось как можно меньше.
– Но сил у нас практически не осталось, – так же тихо проговорил царевич. – Войска мало, земли выжжены, люди в страхе и недоверии. Ни почтения, ни провианта, ни мощи – ничего!
– У вас две руки, сын, в одной из них вы держите меч, в другой – щит.
– Чего?
Алай съел последнюю ложку жаркого и запил его вином.
– То, что силы нет у нас, не означает, что ее нет у других.
Он встал, потянулся и громко добавил:
– Лично я наелся, но очень устал. Так что я, пожалуй, пойду спать, чтобы не слышать, как вы сетуете на жесткость здешней кровати.
– Спите спокойно, отец.
Алай громко усмехнулся:
