Недавно прокатился по столице слух, будто единственный сын короля Удгара, Агравейн, пал в бою. Видимо, сплетня не лишена оснований – Виллина, узнав о ней, слегла. Но отчего Удгар не прислал гонца с донесением? Почему не просил у дочери надеть траур? Ах да, сказала себе королева, эти еретики не знают траура, не признают черного цвета и верят в перерождение душ. Можно подумать, из рая или ада есть выход снова на землю. Глупости какие!
Страшная у них все-таки вера, если сестра не оплакивает брата, а спустя какую-то пару недель уже смеется, как дитя. Да даже не будь траура, ни одна королева Иландара до сих пор не смеялась так, как дочь Удгара. О небо… Да, что им оплакивать близких, они же, не раздумывая о приличиях, предаются любовным утехам в эти свои праздники плодородия. Умер один родич – зачнем другого, так, что ли?
Королева схватилась за подоконник. Уже ни к чему ни вопросы, ни проклятия, ни уговоры, мольбы или приказы. И даже молитва, кажется, так и не достигла ушей Господних.
Она велела принести письменные принадлежности. Занесла перо над чернильницей и вдруг замерла. Надо было спросить кое-что у Изотты, прежде чем писать. Впрочем, спросить можно и после.
– Изотта! – позвала королева.
– Да, госпожа? – в течение минуты прибыла прислужница.
– Это письмо надо будет отправить с самым верным гонцом настоятельнице Гуданского монастыря.
– Будет исполнено.
– Но прежде присядь. Есть новости из Западного Орса?
– Нет, никаких. Судя по всему, Адани все еще держат пути сообщения.
– Очень жаль. Архон действительно выступил в этой бойне на стороне Адани?
– Да, госпожа.
– Сначала союз с варварами, теперь нападение на Западный Орс… Эти язычники сами расторгают альянс, помогая нашим врагам и уничтожая наших друзей.
– Прошу простить, миледи, но ведь Орс нам не союзник.
– Орс христианин, а все дети Христовы братья, – отрезала королева. – Что насчет Агравейна? Что-нибудь слышно насчет похорон?
– Миледи, не поступало никаких вестей, говорят то же, что и месяц назад: мертв Железногривый.
Вот и хорошо. Куда бы этот громила ни сунулся, везде побеждал. Будь он жив, она, Гвендиор, может, побоялась бы делать то, на что решилась. Но без него не так страшно.
– Займись письмом.
Дождавшись в засадах, пока поселяне засеют зерно на полях окрест замка, Бансабира обложила стены плотным кольцом и терпеливо ждала, время от времени отбиваясь от непрошеных гостей. За два месяца Бансабира взяла две крепости: на первую потребовалось семь с половиной недель, на вторую – ни дня: к ней достаточным оказалось просто подойти, местные подданные Синего дома добровольно капитулировали.
Только к этому сроку вернулся Дан Смелый. Явился с шумом, везя избитого Нера Каамала под одобрительный гомон. Бану сразу велела доложить об этом родственникам мужа – пусть знают, что долг жены она выполнила с честью. Что бы кто ни говорил, ее долг жены именно таков, решила Бану, – в конце концов, Каамалы прекрасно знали, что Нер женится не на хозяйке замка, а на командующем армией.
Нер плакал. Завидев Бансабиру, он практически кинулся ей на шею, обнимал, гладил живот и нес какую-то умилительную чушь. А потом запричитал, что им с Бану непременно надо убраться из лагеря армии: вернуться в чертог отца Каамала и ждать разрешения Бансабиры. Танша прицокивал в душе. Благо свидетелей не было. Проведя с мужем около часа, Бану отослала его в лазарет – пусть осмотрят раны и приведут в порядок. А ей надо поговорить с Даном.
Сияющий, счастливый, приветствуемый войсками, перешагнув порог, Дан померк. Бану не подняла головы от стола и не обратила на это внимания.
– Рассказывай.
– Тану, – протянул Дан до того жалобно, что Бану вздрогнула и подняла взгляд. Мужчина выглядел растерянно и почти испуганно – стоял, пошатываясь, глядел влажными глазами, в которых в разных пропорциях смешались страх, раскаяние и облегчение. – Тану, – проскулил он вновь, захлебнулся воздухом во всхлипе и упал на колени, закрыв лицо руками. Великая Мать Войны и Жизни, он здесь, он вернулся. Что бы танша ни решила, что бы ни сделала – уже
