разговор пошел о детях, и я вспомнил об Ольге.
— Ну-ка иди сюда, дочурка, — я поманил пальцем крутившуюся возле печки хозяйку этого дома.
— Ты не обижайся на нее, — подала голос тетка, — она, как папку с мамкой потеряла, нового батяню себе решила сообразить. Даже портрет твой нарисовала. Ребенок же.
— Да мне пополам, — я обхватил левой рукой "дочурку" за плечи и заржал. Похоже, еще пара стаканов и отрублюсь. — Неси портрет.
Ольга скрылась в сенях и вернулась обратно со скатанным в трубку рисунком.
— Вот.
На меня с замызганного, грязно-серого листа смотрело два чучела. Одно побольше, с какой-то кочергой, в которой при извращенной фантазии можно было угадать мой дробовик, и с двумя большими желтыми фонарями во лбу. Второе чучело справа — с треугольником вместо туловища и цветком- мутантом в рахитичной ручке.
— Это кто?
— Я и ты.
— А Красавчик где?
— Места не хватило.
— А с обратной стороны? — я перевернул довольно большой листок с характерными следами от того, что его часто складывали вчетверо. Но с другой стороны рисовать было негде. Там была карта, итак исчерканная вдоль и поперек разноцветными карандашами, отчего рассмотреть что-то на ней в тусклом мерцающем свете было почти невозможно. Но я постарался.
— Скажи, Федор, а с Черного Яра в Березниках кто-нибудь бывает?
Зря я, наверное, это спросил в такой неподходящий момент. Дядька как раз что-то жевал, а после моих слов судорожно вдохнул и закашлялся. Я встал, похлопал Федора по спине и отошел к окну, в котором отражалась единственная горящая на столе свеча. Мой собутыльник отдышался, но в полутьме все еще продолжало светиться его багровое лицо.
— Оттуда, из-за гор, вообще никто и никогда не бывает. Там люди не живут.
— А что так? — я даже перестал зевать, до того стало интересно.
— Тс-с, — Федор приложил палец к губам и скривился, — незачем об этом говорить, — перешел он на шепот, — чего доброго, опять топтуна пришлют. Или кого похуже.
— Расскажи, — я придвинулся ближе, рассчитывая, что собутыльник и дальше будет говорить шепотом, но он вообще замолчал, и на все мои последующие вопросы только отрицательно мотал головой, не забывая подливать себе самогона.
Так мы и провели остаток вечера в странной молчаливой пьянке, а утром, едва проснувшись, я вышел во двор и поманил пальцем уже бегающую там Ольгу, благо гости еще дрыхли без задних ног, и никто не мешал поговорить.
— Откуда ты это взяла? — спросил я вкрадчиво и вынул карту, развернув ее изрисованной стороной.
— Ну там… это… у того человека в мешке.
— Какого человека?
— Что в клетке сидел. Ну тот, что маму…
Я сразу просек, что девчушка сейчас рассопливится от душещипательных воспоминаний и повысил голос:
— Я же тебя спрашивал тогда про что-то необычное из его вещей!
— Ну так то про необычное, а это просто бумажка какая-то. Что в ней необычного? — все-таки всхлипнула она.
— Ладно. Федору и тетке ни слова. Поняла?
— Поняла, — Ольга опять всхлипнула, — а ты надолго?
До чего смышлёный ребенок. Не по годам.
Способность к перемене мест присуща лишь малой части представителей рода человеческого. Это те, кто мотается по земле в поисках лучшей доли, заработка или — что реже — ради удовольствия. Остальные же не оторвут свою жопу с насиженного места, если под ними даже не припекает, а шкворчит. Известно, что если не бросать лягушку в кипяток, а медленно подогревать воду, лягушка сварится живьём, даже не попытавшись выбраться из кастрюли. Я никогда не понимал подобных людей. Ладно, когда ты сидишь на большом хозяйстве или у тебя успешное дело, предполагающее оседлый образ жизни, тут уж просто глупо ломиться в неизвестность. Но когда все вокруг вызывает приступы блевоты, а каждый день начинается с похмелья, оставлять все как есть — это тоже, что вариться на медленном огне.
Увы, я — не мизантроп, и избавление мира от ещё одного негодяя путём вливания в свою утробу декалитров самогона, в мои планы не входило. Сразу после того, как Федор и его баба свалили восвояси, не ощутив должного гостеприимства, я собрал свои пожитки, оседлал и навьючил кобылу,
