никто даже глазом не повёл.
Беглое изучение немногочисленных посетителей желаемого результата не принесло, и я решил обратиться к сведущему человеку.
Уж не знаю, как так выходит, но самые сведущие люди в любом городе, кой ни возьми, всегда находятся за барной стойкой. Иногда мне кажется, что они и народ-то поят не ради барышей, а исключительно с целью сбора информации. Откровенно говоря, я их побаиваюсь. Вот стоишь перед таким кабацким оракулом и чуешь, как он тебя срисовывает. Вроде и смотрит в сторону, своими делами занят, а всё сечёт, паскуда, всё запоминает.
— Что налить? — бросил через плечо упитанный мужик в фартуке поверх красной рубахи с закатанными рукавами, протирающий бокал.
— Э-э… — замялся я, стараясь не выходить из образа. — Для сугреву чего-нибудь, подешевше.
— Это можно, — снял мужик с полки литровую бутыль с намалеванной на этикетке белой клячей, и плеснул в возникшую как по волшебству рюмку.
Я поднёс желтоватое пойло к носу — пахнет самогоном и чем-то ещё. Дубом что ли? Лишь бы не травануться. Опрокинул залпом рюмку — а вроде и ничего, даже неплохо.
— Повтори.
Гранёная тара вновь наполнилась чуть маслянистой жидкостью.
— А что-то тихо у вас сегодня, — занюхнул я рукавом, опорожнив вторую рюмку.
— Так не время ещё.
— Даже завсегдатаев нет.
— Это которых?
— Лёхи Москвы, к примеру.
— Нахую я видал таких завсегдатаев, — буркнул бармен, помрачнев. — Больше ему не наливаю.
— Отчего так?
— Да мне и одного погрома хватило.
— Вон оно что… А казался смирным.
— Полбара разнёс, мудак. Клиентов хороших искалечил. Парня моего поломал, — указал он кивком в сторону дебиловатого вышибалы с рукой на перевязи. — Ещё раз сунется — пристрелю.
— Нда… — причмокнул я, лучась сочувствием. — И где ж теперь этот дебошир столуется.
— В "Серебряной лихорадке" его видели. Там теперь байки травит. До следующего погрома. А зачем он тебе?
— Да про Москву спросить хотел. Больно уж любопытно.
Я выложил на стойку монету и, распрощавшись, отправился по новому адресу.
"Серебряная лихорадка" расположилась на втором этаже полуразрушенного супермаркета. Внизу, как вынесли витрины и всё содержимое в самые первые послевоенные дни, остался только бетон да стальные балки. А вот наверху стало очень даже уютно. Не знаю, что тут было раньше, но не удивлюсь, если этот же самый кабак. Здесь, недалеко от барной стойки я и нашел Ткача. Да, это был он. Поистаскавшийся, с опухшей заросшей мордой, но все с тем же цепким прищуром серых глаз, затуманенных, однако, местным бухлом. Это вкупе с обновлённым гардеробом дало мне фору. Ткач сидел вполоборота, держа в одной руке железную кружку, а в другой — початую бутылку "Джонни Уокер". Именно так называлось местное пойло. Весьма странно. Как странно видеть бармена в дурацкой широкополой шляпе и слышать блеяние двух потасканных блондинок, считающих, что они поют… По-английски? Как-то раз я слышал запись американских музыкантов со странным названием "Металлика", которую Фома прокручивал на невесть где и за сколько купленном проигрыватели виниловых пластинок. Звучит… странно. Мало похоже на здешний кабацкий диалект, но на русский и мордовский похоже ещё меньше.
Я подошёл к столу Ткача и сел напротив.
— Угости дядю выпивкой, любезный.
— Мужик, какого хера тебе… — начал было он, но осекся. — Кол?! — Ткач смотрел на меня, как на выбравшегося из могилы покойника. А ведь, наверное, я так и выглядел.
— Тщ-щ-щ. Сейчас ствол моего пистолета смотрит аккурат тебе промеж ног. А мой указательный палец после перенесённой болезни сводит судорогой, стоит мало-мальски понервничать.
— Дерьмо, — ощерился Ткач после затяжной паузы. — Сколько ты заплатил березниковской гопоте, чтобы "умереть"?
— За это платил ты. А мне услуги оказывают безвозмездно — сила обаяния.
— Выпьешь? — приподнял он бутылку, и мой палец на спусковом крючке, в самом деле, едва не свело.
— Воздержусь.
— А я выпью, — плеснул он в опустевшую кружку. — За мечту. Не чокаясь.
— Давай-ка пересядем в уголок. Разговор, чую, будет долгим.
