стал качать пресс. Без особого фанатизма, не перенапрягаясь. Просто чтобы привести себя в тонус.
Ощущая приятный гул в мышцах, он поднялся, затем отсоединил батарею от сети, запитал излучатель. Пора было выходить. Тучи, словно по заказу, становились гуще и ниже, черной смолой затопила улицы тьма.
Он шел бесшумно. Подошвы сминали мотки сухих водорослей, заброшенные штормами далеко за разрушенные волноломы и набережную. Шуршали крылья невидимых в темноте птиц. Перекатывали громовые раскаты, звук шел то с востока, то с запада. Залив опалесцировал, светящийся криль жался к поверхности, предвкушая непогоду.
Купола складских пакгаузов. Покосившиеся стрелы подъемных кранов. Заржавевшие кузова машин – шагающих, колесных, на воздушной подушке – брошенных у обочины или просто посреди дороги.
Пятно костерка за бетонными стенами. Долговязые фигуры арсианца и арсианки у огня; их зрачки сверкают, отражая свет. Хитники или просто сладкая парочка, живущая сама по себе.
Резкие удары в бубен и гортанные выкрики: по замусоренной площадке между ремонтными мастерскими разгуливает нген. Набедренная повязка, на груди и ключицах – полосы, проведенные краской. Он бродит, коротко ударяя в бубен кончиками пальцев, он неотрывно смотрит в небо. Несколько нгенов валяются в наркотическом опьянении под забором. Эти тоже живут своей жизнью, своими традициями. Им плевать на Корсиканца, они выбрали дикарскую вольницу.
Нген с бубном повторяет одно и то же слово. Несмотря на скудные знания языков этой расы, Лещинский понимает его.
– Выворачивается-выворачивается-выворачивается…
И так – без остановок.
Держаться от таких подальше…
От моря несло тухлой рыбой. Эллинги просели на сваях. На волнах болтались гнилые доски и мелкий мусор. То и дело Лещинского окатывало брызгами, вода была горькой на вкус.
Старые танкеры стояли нерушимо, уткнувшись помятыми носами в разбитый бетон набережной. И было их не меньше пяти десятков. Кривой строй кораблей протянулся километра на два.
И в каком же из них…
Лещинский остановился в растерянности. Притулился к парапету.
Поломанные дебаркадеры. Лежащий на боку шагающий погрузчик-великан. Покосившиеся столбы волноводов. Приземистые здания портовых контор, которые едва просматриваются сквозь мрак.
Сквозь шум волн слышалось, как скрипит изъеденный водой, ветрами и временем рангоут мертвых кораблей. И еще…
Голоса.
Говорил арсианец, но по-русски.
– Стоять! Ствол брось на землю и руки покажи…
Ему ответили с характерными босяцкими интонациями:
– А че?.. Ну, ладно-ладно, щас… Это… полегче, а?
Что-то там происходило, за корпусом погрузчика, в рассеянном свечении фонаря.
Лещинский метнулся к машине, в один миг пересек открытое пространство…
Но понял, что место, которое он рассчитывал использовать вместо укрытия, уже занято. Там сидели пятеро. Они были одеты точь-в-точь в такие же плащи, какой носил и Лещинский. Вооружена пятерка была самострелами и обрезами. Лещинский отпрянул, перебежал за погнутую стойку волновода. А за погрузчиком тем временем продолжался разговор:
– Что тут забыл?
– Да я переночевать искал! Я же не знал, что тут занято.
– Откуда ты?
– Из Чумного городища.
«Ага, – подумал Лещинский. – Легенда о Чумном городище, оказывается, популярна в диких кварталах. «Откуда ты?» «А из Чумного городища!» И взятки с тебя гладки…»
– Бросай котомку, выворачивай карманы и вали отсюда!
– У меня нет ничего, командир. Пусто. Видишь, нет? Погляди-погляди!
Арсианец хакнул, затем послышались булькающие звуки, и Лещинский словно воочию представил перерезанную глотку чужака и окровавленный нож в руке парня, прикидывавшегося простофилей.
Банда Орхо Со Нон Нарреля обезглавлена. Другие хитники спешат вырубить под корень остатки лихого воинства высокородного. Зачем? На что они могли позариться в пропахшем дохлой рыбой и мазутом Грязном порту? На территорию? Вряд ли: город раскинулся на многие сотни километров, места всем
