один целился в другого, готовясь спустить курок.
От того, кто первый – Башка или Самокат – это поймет, зависело, который из них останется жив. Все разговоры между бывшими напарниками смолкли, хотя поначалу Самокат не закрывал рта, снова и снова вспоминая побег с Пушкинской. Гончая тоже молчала, оставив контрабандистов наедине с жестоким, но неизбежным выбором, а на случай, если кому-то из них придет в голову заодно избавиться и от свидетеля своих дел, держала на виду обоих.
Через три-четыре минуты молчания раздалась короткая автоматная очередь. Самокат дернул головой и завалился вперед лицом вниз. Вот и все – Башка наконец решился. Или просто соображал быстрее. Гончая повернула голову и, больше не таясь, посмотрела контрабандисту в лицо.
– Чего уставилась? – сердито спросил он. – Он бы прикончил меня, если бы я этого не сделал! Он собирался выстрелить, когда тот офицер приставил пистолет к его виску!
– Я знаю, – Гончая кивнула.
– Знаешь? – переспросил Башка. На его лице по очереди отразились растерянность и изумление. – А тогда, на станции, тоже знала? Почему же бросилась спасать меня?
– Потому что я та еще стерва.
Челнок виновато опустил голову.
– Ты прости меня за все. Я понимаю: если бы не ты, я бы сейчас здесь не стоял.
– Только не пытайся и со мной, как с напарником. Не выйдет, – предупредила его Гончая.
– Да ты что? – вскинулся Башка. – И в мыслях не держал!
Обида в его голосе звучала искренне. Похоже, он действительно не собирался ее убивать. Впрочем, временная спутница для контрабандиста не представляла угрозы. Дошли до конечной станции и разбежались.
Пока Гончая просчитывала намерения Башки, он сноровисто и умело обыскал труп, забрал у него налобный фонарь и двустволку, после чего протянул и то и другое ей.
– Тебе за помощь. Ну и вообще, в знак благодарности.
Гончая не стала отказываться, хотя в одном из швов ее широких брюк хранился полученный от Стратега ганзейский вексель, скрученный в плотную трубочку, по которому на любой станции Ганзы можно было получить столько патронов, что их хватило бы на десяток фонарей, ружей и таких, как у Башки, автоматов. Но отказываться от заслуженной платы как-то глупо, а до Ганзы еще предстояло добраться.
Об этом и заговорил челнок, когда Гончая нацепила фонарь на лоб и повесила на плечо ружье.
– Тут такое дело. Товар, что у меня в рюкзаке, мы на Краснопресненскую несли. У Самоката ксива ганзейская есть… была. Он и проносил. А сейчас, сама понимаешь.
Контрабандист выразительно посмотрел в глаза Гончей, словно это она была виновата в гибели его напарника. Она не ответила на его взгляд, молча ожидая продолжения.
– В общем, помоги рюкзак на Кольцо переправить. Барыш пополам. Я бы и сам пошел, да мою рожу погранцы знают, спалят сразу, – признался Башка. – Другое дело ты. А паспорт ганзейский на Баррикадной выправим, я человечка знаю. Он и Самокату ксиву рисовал.
Гончая предпочла бы пересечь ганзейскую границу с надежным проводником, а не с рюкзаком дури и фальшивым паспортом в кармане. За то и другое пограничная стража расстреляла бы ее на месте. Но Гончей далеко не впервые случалось подвергать свою жизнь опасности. Фактически вся ее жизнь и состояла из смертельного риска. Она утвердительно кивнула, и Башка сразу повеселел. Радость показалась преждевременной, для себя Гончая еще ничего не решила, но упрекать контрабандиста в самообмане не стала.
На Баррикадной местная администрация по мере сил старалась поддерживать спокойствие и порядок. В частности, чужакам запрещалось проносить с собой огнестрельное оружие. Формально этот запрет касался всех, но офицеры Рейха не таясь расхаживали по станции с пистолетами в кобурах. Однако рядовые челноки не пользовались такими привилегиями, поэтому еще на подходе к пограничному посту Башка отсоединил автоматный рожок и вместе с автоматом затолкал в свой рюкзак. Охотничье ружье даже в разобранном виде туда не помещалось, и Гончей пришлось сдать его в камеру хранения. Плату за хранение в размере пяти патронов Башка внес беспрекословно. Еще десяток он выделил своей спутнице, когда послал ее в местный бар, велел дожидаться там его возвращения, а сам отправился на поиски спеца по ксивам.
Среди людей, которым она снова была абсолютно безразлична, на Гончую снова накатила тоска одиночества. Оставался единственный способ избавиться от нее – напиться до беспамятства. Но полученного от Башки аванса хватало только на пару стаканов самогона, которого явно мало для лечения накатившей хандры, либо на кусок не очень сочной недожаренной отбивной. Гончая выбрала второе. Повар настоятельно рекомендовал взять свиные котлеты, на все лады расхваливая их достоинства, но Гончая отлично знала, что все без исключения котлеты в метро изготавливаются из крысиного фарша, смешанного со всякими отбросами, и отказалась.
Она меланхолично разжевала и проглотила мясо, на сдачу купила большую кружку чая, такого же паршивого, как им с Майкой подали на Белорусской, и теперь медленно цедила его сквозь зубы.
Башка все не появлялся. Гончая подождала еще, но когда в баре дважды сменились посетители, встала из-за столика и вышла наружу. За время ее
