Я очнулся в больнице. В голове еле-еле шевелились спутанные мысли. Сначала я подумал, что оглох, но это просто работала система звукоподавления в моем стерильном боксе восстановительной терапии. Мне долго не удавалось сфокусировать зрение, как будто световые волны, возбуждавшие мои зрительные нервы, разлохматились по дороге. Похоже, я был в очень плохом состоянии, если меня до предела накачали психотропными препаратами.
Вероятно, причиной всего, что произошло позже, стала ошибка врачей в дозировке. Может, неврологические сканеры неверно определили у меня состояние эндокринной регуляции. А может, у меня просто не было иного выбора.
И снова попробуем понять: является ли каждый сделанный нами выбор действительно выбором? Мозг можно уподобить постоянной буре с огромными волнами, молниями и громом. И этот самый шторм разыгрывается в трех фунтах сырого мяса. Существуют ли вообще сознательные решения или наши действия представляют собой инстинктивную реакцию, приукрашенную дурно оформленной логикой?
Могу точно утверждать, что сперва я не задавал себе некоторые судьбоносные вопросы и молча таращился в потолок бокса. Но мало-помалу густой химический туман рассеялся, сменившись тоскливой правдой. Пенелопа погибла – как и наша общая клетка. Гениальный труд моего отца уничтожен. Его лаборатория опустела. Экспедиция отложена на неопределенный срок. Вся команда – хрононавты, инженеры, советники, отец – заперта в изолированных камерах, пока толпа юристов проводит надлежащее расследование и бьется над тем, чтобы защитить нас от потенциальных санкций. Репутация ученого мужа висит на волоске, со стороны правительства могут последовать репрессии, а со стороны корпораций – многочисленные аудиты.
Сама возможность путешествий во времени отодвигается, по меньшей мере, на поколение.
Просто поразительно, сколько всего можно разрушить одним-единственным половым членом.
36
Там, откуда я прибыл, люди и власти не состояли в таких сложных отношениях, как здесь. Пищевые синтезаторы, портновские автоматы и гигантские жилые башни, соединенные между собой, означали, что никто не испытывал нужды ни в пище, ни в одежде, ни в крыше над головой.
Преступления против собственности не представляют собой никакой проблемы, поскольку все снабжено датчиками и легко отслеживается – даже если и украдешь что-нибудь, то все равно не сможешь воспользоваться украденным или куда-то его сбыть.
Правда, психические заболевания и злоупотребление алкоголем и наркотиками никуда не делись, однако система здравоохранения «переделывала» их на новый лад. В местном лечебно-воспитательном учреждении разрешено синтезировать для себя любые наркотики. Любой человек при желании может развить в себе зависимость от пены для ванны или от сластей, или от морфокаина – и отправиться жить под мост, но никто не поступал таким неразумным образом.
Тот мир не предназначался для бунтарей. Наверное, это звучит неубедительно и не соответствует принципам панк-рока, но ведь в моем мире и панк- рока не было. В нем не нуждались.
Разумеется, порой энтропия выводила систему из равновесия, но когда это случалось, народ терпеливо дожидался, пока власти не возьмут ситуацию под контроль, чтобы гражданам можно было вернуться к безопасности, комфорту и изобилию. Наши материальные потребности удовлетворяли предупредительные корпорации с исключительно высоким качеством обслуживания. Избираемые же нами правительства занимались в основном всяческой волокитой. К примеру, следили за тем, чтобы соблюдались законы, обеспечивали общественную безопасность, заключали международные торговые соглашения и предотвращали стихийные бедствия. Народ доверял системе.
Поэтому я с легкостью покинул больницу, хотя, по логике вещей, должен был считаться «плохим парнем», которого полиция отправила подлечиться. Но никто меня даже не остановил: ведь я жил не в том варварском обществе, где люди сознательно нарушают установленные границы.
Пребывание в звукоизолированном лечебном боксе могло принести пациенту спокойствие и умиротворение. Но находясь наедине со своими мыслями, я чувствовал себя погребенным в гробу заживо. Мозг отвергал любые попытки трезво оценить положение, в котором я оказался, как будто он захлопнулся наглухо, дабы избежать заражения. Способен ли мозг закрыть струпом воспоминание о душевной ране? Мой определенно изо всех сил старался сделать именно это.
Я открыл бокс и осмотрел узкую комнатушку без окон, в которой он располагался. Охрана отсутствовала. Никому не пришло в голову, что меня нужно сторожить. Я вылез наружу, быстренько сконструировал одежду и был таков. Шагая по коридору, я глазел по сторонам. Медики занимались пациентами, а те, кто меня видел, решили, что если я ухожу, значит, так и надо. Мой равнодушный вид вовсе не был наигранным. Я пребывал в острейшем шоке. Моя кровь превратилась в раскаленную лаву. Сердце перекачивало огонь. Но боль, воспламенившая мои нервы, не могла найти дорогу в оцепеневший мозг.
Перед больницей находилась просторная площадь, где располагались посадочные площадки для летающих автомобилей, станции транзитных капсул и телепортационные платформы. Сотни людей двигались в разных направлениях, шли с работы и на работу, навещали больных, сдавали анализы, высаживали из машин супругов, забирали жен и детей, сплетничали с сотрудниками, болтали с друзьями, заигрывали с незнакомцами – фрактальный узел повседневной жизни. В свете послеполуденного солнца народ просто-напросто игнорировал мою аннигиляцию.
Я смотрел на мельтешение летающих автомобилей над головой. Поскольку на них с земли смотрят не реже, чем сверху, днища машин делают столь же привлекательными, как и их кузова. Изящные ребра переливающихся разными цветами трубопроводов и округлые корпуса антигравитационных двигателей мерцали от укрощенной силы. Я вдруг сообразил, что не могу вспомнить, что случилось с водителем летающего автомобиля, который убил мою мать. Я не
