Все наши ложные «сегодня»

человеческое сердце не уступает в сложности и непокорности самым неприступным проблемам физики, разгадке которых она посвятила свою жизнь. Все обстоит даже хуже – потому что у физики есть решения, а у сердца – только вопросы. Она сказала, что, по сравнению с любовью, физика – ясна и понятна.

Эмма вытирает глаза тыльной стороной ладони и смущенно улыбается. Я молча делаю рукой неопределенный жест, который, как я надеюсь, выражает искреннее сочувствие.

– Мама говорила отцу, что после несчастного случая никогда больше не видела Лайонела. Но это случилось, по крайней мере, один раз. В шестьдесят восьмом году она посетила конференцию в университете Гонконга. Папе помешали поехать туда какие-то обстоятельства на работе. Я родилась примерно через сорок недель.

Эмма всматривается в мое лицо, анализируя строение черепа, черты и сравнивая их с мысленным изображением самой себя.

Но разве я могу претендовать на то, чтобы она обрела во мне родную душу?

– Кажется, он уже полвека живет на одном месте, – добавляет она. – На острове Гонконг.

– Я не представляю, что он за человек, – говорю я. – Зато я знаю, каким человеком он должен был стать. Великим.

Эмма пожимает плечами и возвращается в дом Джерома.

103

В самолете из Сан-Франциско в Гонконг я знакомлюсь с меню кинофильмов, которые можно было бы посмотреть на экране, вмонтированном в спинку переднего сиденья. Увы, мой мозг слишком перегрет для того, чтобы следить за сюжетной линией! Поэтому вместо кино я наблюдаю за попутчиками (их, кстати, четыреста человек!), а они в молчании пялятся на сияющие прямоугольники.

В мире, где я родился, потребление зрелищ в основном являлось интимным ритуалом, так что для меня восприятие трехмерного повествования, в которое внедрены твои собственные психологические особенности, – дело сугубо личное. Отмечу, что зритель во время подобного просмотра реагирует так, словно все происходит на самом деле: он смеется, возбуждается, испытывает отвращение, гнев и ужас. Делать это публично было бы столь же социально неподобающим поступком, как и пускать ветры в герметическом баке, набитом незнакомцами! (Впрочем, кто-то из сидящих в соседнем ряду, кажется, напрочь лишен застенчивости.)

Конечно, многие сочли бы данный факт прогрессом – несколько сотен пассажиров втиснуты в металлическую трубу. Ее вес достигает семисот пятидесяти тысяч фунтов, и она мчится на высоте тридцать пять тысяч – прямо над Тихим океаном: поразительное зрелище! Ну а сами путешественники, что они делают? Они ведут себя совершенно одинаково: каждый отгородился от соседа наушниками да попивает приторно сладкие напитки.

Они игнорируют телесные запахи друг друга и погружаются в имитацию частной жизни, создающую социальную условность – эдакую приватность, выхваченную из временного потока.

Но что действительно впечатляет – ощущение какой-то безрадостности. Технология, позволяющая летать по воздуху над планетой, не внушает никому того сладкого оптимизма, который составляет ядро моей картины мира.

Странная ситуация, верно?

Между прочим, моя сестра Грета уверена: мир стал таким, каков он есть, отнюдь не потому, что мы утратили оптимистическую веру, присущую пятидесятым. Она считает, что наше нынешнее состояние – как раз последствие той искренней веры.

Люди боятся будущего, поскольку прекрасно понимают, что человечество сызмальства стремилось воплотить вдохновляющую мечту в действительность – ту мечту, которая и заставляла нас разрушать. Мы твердили себе, что являемся хозяевами Земли, и поэтому, чем совершеннее наша техника, тем лучше будет каждому из нас.

Мы глубоко заблуждались.

Тот факт, что после каждого рывка технического прогресса мир становится все более мрачным и хаотичным, просто сводит с ума. Наши чудесные изобретения лишь ухудшают обстановку. Убеждение в том, что мир создан для того, чтобы люди управляли им, является философской основой нашей цивилизации, но данное убеждение ошибочно. Оптимизм – костер, на котором мы сжигаем себя день за днем.

Если бы я сочинял беллетристику, сейчас мне бы следовало серьезно задуматься над тем, какое послание я хочу передать своим терпеливым читателям. Должно же быть у автора какое-то альтернативное решение?..

Но я могу сказать только то, что эта идеология превратила человечество в толпу целеустремленных самоубийц. К счастью, я пишу автобиографию, и такой текст вовсе не обязан нести какой-то смысл.

Пытаясь дать отдых не заслуживающему доверия мозгу, я слушаю песни, записанные в смартфоне Джона. Даже музыка здесь другая!

Лишь спустя четыре часа до меня доходит, что в моей реальности не появились панк и хип-хоп. Надо признать, что у этого мира имеется явное преимущество!

104

Самолет приземляется в аэропорте Чхеклапкок, я беру такси, и меня везут через острова Лантау, Цинг-И, Коулун, и по туннелю под заливом