На наш этаж поднимались люди с других этажей, и он начал превращаться в аварийное убежище. Ричард продолжал меня удивлять – выбрался наружу и сумел добыть керосиновый обогреватель и провизию.
Деньги все еще были в ходу – по крайней мере, пока.
– Значит, воды нет нигде, – сказал я.
По радио сообщили, что подача воды отключена во всем городе.
– Когда речь идет о выживании, важнее всего тепло, затем вода, затем пища, – ответил Чак. – Без пищи можно протянуть несколько недель или месяцев, без воды – только два дня, а замерзнуть до смерти можно всего за несколько часов. Каждый из нас должен быть в тепле и пить по галлону воды в сутки.
Температура в лестничном колодце падала, приближаясь к уличной, и при каждом выдохе изо рта вырывалось густое облако пара. Поврежденная рука Чака была в повязке, второй он держался за перила.
– На улице пять футов снега. В воде у нас недостатка не будет.
– В Арктике исследователи страдали от жажды не меньше, чем в Сахаре, – ответил Чак. – Чтобы растопить снег, нужна энергия. Если ты ешь снег, то понижаешь температуру тела; от этого могут начаться судороги, которые сами по себе опасны для жизни. Наш враг – не только холод, но еще и диарея и обезвоживание.
Даже если забыть про обезвоживание, как мы будем поддерживать чистоту и гигиену?
Я по-прежнему чувствовал себя виноватым за то, что Чак остался с нами.
– Думаешь, нам нужно уйти? Отвести всех в пункт эвакуации?
Дом практически опустел, однако на нашем этаже остались почти все, не считая беженцев, – и лишь потому, что у нас был генератор и отопление. Возможно, мы совершили ужасную ошибку.
Долго кормить почти тридцать человек мы не сможем. Меня вдруг поразило, что я называю людей, которые перебрались на наш этаж, «беженцами».
– Люк слишком слаб, чтобы куда-то идти, а Эллароза слишком мала, она не выдержит. Я думаю, что центры эвакуации чудовищно перегружены. А если мы уйдем, то потеряем все, что у нас есть.
Мы пошли дальше. Я слушал ритм наших шагов. За последние два дня я ходил по этой лестнице раз двадцать.
Шестой этаж. Прежде чем открыть дверь, Чак повернулся ко мне.
– Мы застряли, Майк, так что должны наладить жизнь здесь – что бы ни случилось. Ты со мной?
Я сделал глубокий вдох и кивнул.
– С тобой.
Не успел Чак взяться за ручку, как распахнувшаяся дверь едва не сбросила его с лестницы.
В дверном проеме возникла голова Тони.
– Черт побери! – выругался Чак. – А поосторожнее нельзя?!
– Пресвитерианская больница, – выдавил Тони, задыхаясь. – Они выступили с обращением по радио, им нужны добровольцы.
Мы непонимающе посмотрели на него.
– В больнице по соседству умирают люди.
20.00
– Продолжайте вентиляцию.
На больничной лестнице был настоящий кошмар: брошенные носилки с неподвижными телами в дверных проемах, качающийся лес из металлических стоек с прикрепленными к ним пакетами с кровью, островки света от аварийных ламп… Люди кричали, толкались; сверкали ручные и налобные фонари.
Обнимая младенца, медсестра мчалась вниз по лестнице. Я отчаянно пытался не отставать, осторожно держа синюю пластиковую «грушу» над ртом и носом младенца, которую сжимал каждые пять секунд, доставляя порцию свежего воздуха. Ребенок был из неонатального отделения; он родился вчера вечером, на пять недель раньше срока.
Мы добрались до первого этажа и бросились к главному входу.
– Куда вы его несете? – спросил я.
Она смотрела только вперед.
– Не знаю. Говорят, на Мэдисон-сквер-гарден есть медики.
В дверях нам преградила путь каталка, которую два сотрудника пытались вытолкать на улицу. На ней лежал старик, обхвативший себя одной рукой. Он посмотрел на меня и попытался что-то сказать.
