личные письма. «Проблема». Это был заголовок одного из первых же подвернувшихся посланий.
Казалось, что даже воздух в комнате застыл – вместе со всеми крошечными пылинками.
– Я ничего не понял в тех письмах. Они были связаны с инвестициями твоего отца. Твой отец уже тогда вышел из дела. Он писал, что он отдал кучу денег, но теперь не желает марать руки. Он считал, что в Хэвене творится что-то нехорошее. А тот тип, Марк Саперштейн, хотел от него еще денег. Он утверждал, что Хэвен будет развиваться в другом направлении и все его руководство станет миллионерами, если только твой отец уломает «Файн энд Ивз». Одно предложение я запомнил дословно. «Никто из них долго не проживет». Им заканчивалось письмо Саперштейна.
Промежутки между ударами сердца превратились в долгие мгновения пустоты. Что они учили по биологии про клонов? Несовершенство науки. Раковые опухоли, вырастающие подобно бутонам, в искусственно созданных легких, сердцах и печени. Как будто неестественно запущенный рост клеток никак не мог остановиться.
Интересно, сколько ей будет, когда ее клетки начнут множиться в геометрической прогрессии?
– Твой отец меня застукал. В другой раз. В своем кабинете. Я накурился до одурения. А он разозлился. Конечно, он ведь дал мне второй шанс… Он был прав. Копы нашли у меня дома кое-какие ваши вещи. Часы и прочую дребедень. Я был слишком обдолбан, чтобы их сбагрить. Мне предъявили обвинение в воровстве и еще хранении наркотиков – у меня тогда нашли несколько пакетиков… Меня засадили уже на больший срок, потому что это был не первый раз. Но сначала меня пару недель откачивали в каком-то центре. Я чуть не загнулся от ломки. Очень было паршиво. Я молился о смерти. Но не умер.
Рука Харлисса потянулась к крестику на шее, и он ненадолго умолк.
– В общем, я поклялся, что никогда больше не прикоснусь к ядовитой дряни, – проговорил он. – И я завязал. Держусь уже четырнадцать лет. Я ни глотка пива не выпил с тех пор и в рот никогда не возьму ничего, крепче кофе.
Его запавшие глаза на исковерканном жизнью лице были удивительно теплыми и притягательными.
Джемма смотрела на Харлисса и боялась его перебить.
– Я виноват в том, что Бренди-Николь пропала. Если бы не наркотики, если бы меня не посадили, она по-прежнему была бы здесь. Со мной. Малышка моя…
Голос Харлисса дрогнул. Он отвернулся и вытер глаза запястьем.
– Эйми сказала, что ее похитили в супермаркете. – Он покачал головой. – Полная чушь от начала до конца. Моя бывшая никогда не заходила в супермаркет. Только в магазинчик у дома, за сигаретами и пивом. Кроме того, чего она ждала два дня, прежде чем обратиться в полицию? И рассказ ее все время менялся. Сперва Брен украли из тележки. Потом – с заднего сиденья машины. Она явилась ко мне в тюрьму, сильно под кайфом, навешала лапши на уши и даже не потрудилась заплакать. – Харлисс уставился на свои руки и снова сцепил их в замок.
Джемма не понимала, как можно сохранить веру после такой потери. Как можно молиться.
– Я думал, что Эйми бросила ее где-то. Или навредила ей. Копы изучали мою версию, но недолго. Они думали, что я жутко зол на нее. Бывшая жена, ясное дело… ведь к тому моменту могло показаться, что Эйми нашла себе богатого любовника. У нее вдруг появилась куча денег. Новые наряды, машина получше, ночные гулянки. – Харлисс улыбнулся. Но улыбка у него получилась жутковатая, тонкая и острая: пожалуй, ею можно было порезаться, как бритвой. – Похоже, грязные деньги ее и доконали: через несколько месяцев Эйми умерла от передоза. Правду Библия говорит. Что посеешь, то и пожнешь.
– Вы думаете, что она продала Бренди-Николь, – резюмировала Джемма, но Харлисс воспринял ее слова как вопрос и кивнул.
– Тогда я ничего не знал, – продолжал он. – Но через несколько лет я услышал про историю одной женщины, Моники Уайт, которая отдала своего ребенка в благотворительную организацию «Домашний фонд». Эта самая Моника была наркоманкой, но вылечилась и попыталась вернуть девочку. А ее ребенок уже исчез. Моника снимала квартиру в городке, который находился в часе езды от Дархэма, где мы жили. Я бы и не задумался об этом, если бы не Саперштейн из руководства «Домашнего фонда» не вылез с заявлением, что Моника Уайт свихнулась. И меня вдруг пробило. Саперштейн – это же тот тип, с которым твой отец переписывался!
Джемма прикусила губу. Доктор Саперштейн, гениальный, безжалостный и жестокий.
Ее отец, мистер Денежный Мешок, который внезапно решил выйти из дела. Вероятно, он много инвестировал в Хэвен на начальном этапе и был меценатом-инвестором.
Может, сразу после рождения Джеммы он решил, что не желает иметь ничего общего с Хэвеном? Или это случилось после того, как она начала разговаривать, демонстрировать свои дефекты, проявлять несовершенство и проигрывать в сравнении с умершей дочерью? А Ричарда Хэвена убили. Вероятно, по приказу доктора Саперштейна. Наверняка потому, что Саперштейн хотел не только создавать клонов, но и использовать их для своих безудержных экспериментов. Институту грозило закрытие как раз тогда, когда Саперштейн возглавил Хэвен.
Должно быть, Саперштейн – одержимый. Классический безумный ученый.
– Я не понимаю, – подал голос Пит. Он обхватил себя руками – так сильно его трясло в этой душной комнатушке. – Если в Хэвене делали клонов, зачем им понадобились обычные дети? В чем смысл?
– Деньги, – вымолвила Джемма пронзительным тоном.
