был угловатым и холодным, а Кристина – теплой, мягкой и чувствительной. Так или иначе, но несомненным было то, что Джемма с куда большим удовольствием походила бы на мать! Увы, Джемма унаследовала светло-карие отцовские глаза, его квадратный подбородок и его манеру улыбаться, опуская уголки губ (сам Джеффри, кажется, вообще не умел искренне улыбаться).
– Мне не хотелось тебя беспокоить, – продолжала Кристина. – Джемма сказала, что это чья-то глупая шутка. Какие-то девчонки в школе невзлюбили ее, и…
– Кристина, ты что, ничего не соображаешь? Какие шутки! Я получил черную метку. Это послание. Ты помнишь, кем был Франкенштейн?
– Естественно…
– Давай-ка я тебе напомню. Доктор Франкенштейн создал монстра, чудовище.
Последовала долгая пауза. Джемма чувствовала, как болезненно бьется ее сердце, которое как будто увеличилось в размерах и могло в любой миг прорвать грудную клетку.
– Вот что все это означает, Кристина, – произнес отец, нарушив тишину.
То, что ты породил чудовище, то есть меня, – подумала Джемма.
Она пыталась его любить. Джемма убеждала себя, что он питает по отношению к ней отцовские чувства – по крайней мере, так уверяла ее Кристина.
Она повторяла про себя оправдания, которые твердила ей мать.
«Ему сложно выражать свои эмоции. Он перенапрягается на работе. Он не получал достаточное количество любви от твоего деда, милая».
Но в глубине души Джемма подозревала, почему отец избегает ее, не смотрит ей в глаза и хранит ее детские фотографии в столе, а не вешает в рамочке на стену.
Причина, по которой он практически был не способен с ней разговаривать, не выходя из себя (а в такие минуты Джемме казалось, что она является человеком, которого огульно обвинили в ужасном преступлении), лежала на поверхности.
Просто отец ее терпеть не мог.
Он считал ее разочарованием своей жизни. Бракованной моделью, которую, к сожалению, нельзя заменить или сдать обратно в супермаркет.
Мать пролепетала что-то еще, но Джемма ее не слышала. У нее звенело в ушах, словно туда влетел рой пчел. Джемме хотелось развернуться и убежать, спрятаться у себя в спальне, а наутро проснуться и понять, что ей всего-навсего привиделся кошмар. Но она не могла шелохнуться.
– В Хэвене был прорыв, – заявил отец.
– В каком смысле?
– Очевидно, кто-то сбежал, – пояснил Джефф.
В кабинете воцарилась тишина.
– Оно не выживет. Вокруг острова сильное течение, приливы…
– А если выживет? Господи, Кристина! Ты можешь себе вообразить? Ты понимаешь, какой будет скандал, если все выйдет наружу? Нас арестуют. Нас казнят!
– Никто ни о чем не догадается! – воскликнула Кристина. – Откуда им узнать?
Отец рассмеялся – гневно и горько.
– Способы есть, уж поверь мне. Надо лишь отслеживать денежные потоки.
– Но ты именно поэтому оставил «Файн энд Ивз». Ты отказался участвовать…
– Я слишком поздно понял, что замышляет Саперштейн и на что потратят деньги, выделенные для очередного этапа финансирования.
Джемма потеряла нить беседы. Но продолжала стоять неподвижно, вцепившись в перила и стараясь сдержать рыдания, рвущиеся наружу. Она видела, как мать теребит подол халата, а отец расхаживает по кабинету, то скрываясь из поля ее зрения, то появляясь вновь. Отсюда Джемма не могла разглядеть выражение его лица – и на том спасибо.
Спустя некоторое время он заговорил снова.
– Боулинг-Спрингс находится в пятидесяти милях от Хэвена.
Кристина подняла голову. Она была бледной, как полотно, глаза – две дыры.
– Нет, – произнесла она.
Джемма запаниковала. Она никогда не слышала, чтобы мать сказала «нет» отцу.
– Ты не можешь. Джемма так мечтала о поездке! И Эйприл тоже! Что я скажу ее родителям?
– Мне на это наплевать, – отчеканил отец. – Ситуация очень опасна. После того, что случилось сегодня. Пятьдесят миль, Кристина.
Джемме показалось, что ее легкие забились мокрым бетоном. Она не могла дышать.
– Джефф! Расстояние немаленькое! Неужто ты и впрямь веришь…
– Я это знаю, Кристина.
