Я обернулась к родителям и медленно прорычала:
– Вы знали? – Слезы мгновенно испарились. Трупик на моих нежных руках кишел личинками. Мой голос, будто лавина в Швейцарских Альпах, катил на них тысячи миллионов тонн льда и камней: – Все это время вы знали, что взяли умирающего котенка?
Раздался приглушенный звонок – звонили в дверь номера. И еще один. Стая горничных-сомалиек не спешила открывать и наблюдала за нами в проем ванной. Наблюдали и камеры.
– Знали, что ему кранты, и просто позволили мне мучиться?
Сделавшись почти лилового цвета и заиграв желваками, отец мрачно глянул на мать.
Я взвыла, как сирена:
– Вы должны были сказать, что мой ребеночек умрет! – Лелея свою боль, я возмущалась: – Вы что – не понимаете? Почему вы позволили мне любить того, кто умирает?
Мама подала мне стакан воды. Другой рукой протянула таблетки.
– Конфетка моя, мы просто хотели увидеть тебя счастливой, прежде чем тебе исполнится тринадцать. – Она была в таком смятении, что вообразила, будто я стану пить воду из-под крана.
Глядя не на меня, а вперив взгляд в съежившуюся мать, отец расправил плечи и вытянулся во весь рост.
– Поверьте мне, юная леди. – Голос его звучал холодно, глухо, обреченно. – Никто не хочет знать, что его ребенок обречен на смерть.
Тут я впервые уловила запах пятидесятилетнего «Шиваса». Отец набрался.
– А давайте сделаем Тиграстику липосакцию, набьем татуировку, чтобы он стал похож на шлюховатую Пегги Гуггенхайм [30]! – огрызнулась я.
Еще до того как правда об их сговоре вскрылась, отец шагнул вперед и выхватил хрупкие останки из моих рук. Он кинул их в разверстый унитаз и немедленно нажал кнопку смыва. Да, милый твиттерянин, я прекрасно помню, сколько всего приключалось со мной в последнее время в уборных, будь то удушливый общественный туалет в глухомани или золоченые удобства «Беверли Уилшира». Так ушел мой драгоценный Тиграстик. Вода закружила, плеснула и унесла его трупик. Навсегда.
Над ухом раздался мамин шепот:
– Этот мир полон обмана, тягот и разбитых мечтаний, и все же он прекрасен.
Я уставилась на родителей в немой ярости.
Но ушел ли Тиграстик
В дверь снова позвонили. Отец двинулся открывать, я преградила ему дорогу. Стоя между ним и дверью ванной, я замахнулась… как когда-то «Биглем», желая наказать того, кто совал мне мерзкий собачий помет… замахнулась ладонью, подскочила и прыгнула, чтобы точно попасть по гладко выбритому лицу.
Оно сделалось Ctrl+Alt+Потрясенным. Унитаз изрыгнул воду. Он подавился мертвым телом моего котеночка, его рвало. Из простой сантехники он превратился в котел, где кипели и плескали через край гниющие кошачьи части и злое колдовство.
Даже пребывая в оцепенении, я не могла не заметить, как в дверной проем ванной вошел странный мальчик, определенно беспризорник. Его шишковатый лоб наводил на мысли о романских руинах и готике. О волках. О горбатых цыганках-чародейках. Вид угрюмого бродяжки… извержение унитаза… моя бешеная оплеуха… от всего этого мать завизжала, а отец дал мне пощечину – быструю, будто она была эхом моего удара.
21 декабря, 10:58 по тихоокеанскому времени
Трагическая развязка истории с котенком
Милый твиттерянин!
Да, отец меня ударил.
И да – пусть я высокомерная романтичная особа, жаждущая стать многострадальной Элен Бернс, зато я понимаю: получить шлепок по губам, на мою же беду слишком дерзким, – это совсем не так классно, как мне представлялось.
В благоустроенной ванной комнате «Беверли Уилшира» холодная вода из подавившегося котенком унитаза текла мимо наших ног. Папин шлепок был слабым – моя голова едва мотнулась, – но звон от него так и скакал между кафельных стен. Моя пухлая детская ручонка от удара по твердому папиному лицу болела больше, чем щека от его оплеухи. Широкое зеркало охотно отразило нас обоих: крохотный алый отпечаток моей руки и мое лицо, темное от злости. Мама в окружении горничных, ассистентов и прочих прихлебателей стояла рядом, прикрыв глаза ладонями с клиновидными пальцами, чтобы не
