Изгнанник

целой тирадой с восторженными интонациями, в которой помянутое квеетарис повторялось добрый десяток раз. Второй, румяный добродушный толстячок, в котором Саша узнал того самого человека, который привел его в монастырь, смотрел на Сашу с самым потрясенным видом. Вспомнив, что прочие обращались к нему с чем-то вроде Хнаасси, Шани повторил два выученных слова:

– Хнаасси. Квеетарис.

Хнаасси остолбенел. Вот просто взял и застыл, не сводя с Саши взгляда, в котором искреннее изумление смешалось с такой же искренней благодарностью. Саша подумал и повторил тот жест, который вчера использовали монахи, – обвел лицо кругом. Брюнет сконфуженно опустил голову и что-то проворчал под нос, словно просил прощения. Хнаасси лучезарно улыбнулся и, присев на койку рядом с Сашей, указал на него так, словно спрашивал: кто ты? Как тебя зовут? Похожую сцену Саша видел в каком-то древнем земном кино.

Он вдруг понял, что никогда не увидит ни одного фильма, не раскроет своих любимых книг, не выйдет во двор, в котором прошло его детство. Мир с фильмами, играми, школой остался в прошлом. Недостижимо, далеко, нереально. Без всякой надежды на возвращение домой, к привычным вещам и знакомым людям. Неужели каких-то пять дней назад Саша сидел на кухне за столом, и за окном были привычные здания на Васильевском острове, а отец обещал взять его порыбачить на выходных?

Саша понял, что вот-вот расплачется.

– Саня, – произнес он и шмыгнул носом. Надо взять себя в руки. Надо. По крайней мере он жив. – Саня.

Так его называла мама несколько месяцев назад. Саша все-таки не сдержался, и первая слеза покатилась по щеке.

– Шани, – ласково повторил Хнаасси, неправильно расслышав имя: после перелома носа в голосе Саши еще сохранялась гнусавость. Ладно, пусть будет так. Старые имена и вещи уже не имеют значения.

– Да, – кивнул он. – Я Шани.

И похлопал себя по груди для убедительности.

* * *

В монастырской библиотеке было великое множество книг, их украшали удивительные по тонкости работы иллюстрации, и отец Гнасий решил обучать небесного посланника аальхарнской речи именно по книгам с картинками.

Шани, а теперь Саша называл себя только так, не возражал. Дома, на Земле, бумажные книги давно стали раритетом, уступив место электронным планшетам с текстами, и Шани с удовольствием погрузился в закрома библиотеки. Обучение языку нового дома сразу же пошло намного быстрее. Если в первый вечер Шани смог назвать свое имя, а потом сказал, что чувствует себя хорошо, попросил еды, и на этом стороны пришли в состояние лингвистического ступора, то спустя три недели он довольно бегло и почти без акцента мог поддерживать разговор практически на любые темы.

Книги казались ему чудом. Если в этом сонном дождливом мире могло быть что-то хорошее, то это были именно книги. Шани переворачивал тонкие желтые страницы, и перед ним проплывали драконы, воины, духи небесные и подземные, города и страны, удивительные предметы и явления природы. Он смотрел, как на рисунках извиваются невиданные звери, идут в атаку воины, срывается с неба Змеедушец, а Заступника казнят люди, которых он пришел спасти, и в голове проплывали слова и предложения, а чужой язык с радостью раскрывал свои тайны.

По вечерам Шани плакал в подушку, свернувшись калачиком на койке в своей келье. Грусть по дому окутывала его, словно саван. Дом, отец, друзья – все это осталось на другом краю Вселенной, а он, Шани, был здесь один-одинешенек. Выплакавшись, он поднимался с койки и подходил к окну. Снаружи шел дождь, дорога, ведущая из монастыря в ближайший податный поселок, скрывалась во влажном мареве, и впереди не было ничего, кроме зимы. Шани смотрел и видел за грязным стеклом не широкие поля с лохматым гребнем леса на горизонте, а стройные очертания зданий Невского проспекта и вздыбленных коней Клодта на Аничковом мосту. Ленинград был похож на сон, который давным-давно растаял, оставив после себя только тоску по отнятому счастью.

Его жизнь стала настоящим культурным шоком. Шани читал, что подобное состояние бывает у исследователей дальних планет, когда они находят новую цивилизацию и начинают ее изучать. Однако у отважных ученых была связь с внешним миром и возможность вернуться домой, когда командировка в странные и дикие края подойдет к концу. У Шани такой возможности не было, и он тратил почти все силы души, чтобы привыкнуть к новому дому. Он словно попал в одну из своих любимых книг о древней истории, но если книги таили захватывающие приключения, то наяву Шани безмерно страдал от быта.

Системы отопления в Аальхарне не было, хотя определенные работы в этом направлении уже велись. Впрочем, Шани понимал, что вестись они могут еще добрую сотню лет: жизнь здесь была очень размеренной и неторопливой. Пока же дома топили дровами, а для сохранения тепла использовали толстые пушистые ковры, гобелены и шкуры добытых на охоте зверей – последнее помогало показать еще и доблесть хозяина дома. Иногда добыча выглядела действительно впечатляющей, например, пол в кабинете отца Гнасия укрывала шкура настолько крупного медоеда, что Шани и предположить не мог, что в природе существуют подобные звери. Огромная пасть скалилась чуть ли не полуметровыми клыками, и Шани частенько думал, чем же можно было завалить такую громадину. Прадедушка Торнвальд, знаток и любитель охоты, двинулся бы на такую махину с лазерной пушкой. Когда Шани поинтересовался у отца Гнасия, чем охотники убивают медоедов, тот ответил просто:

– Рогатиной, малыш. Палка такая.

На монстра с палкой. Невообразимо.

Больше всего Шани угнетали водные процедуры. Никакого душа по утрам и ванны вечером: общая баня раз в неделю и кувшин с водой и тазик на