Шани смотрел и не мог понять, где находится, что с ним, что он чувствует, что было тогда, а что теперь, настолько силен был водопад ощущений, который обрушился на него. Его бросило в жар, а потом в холод и снова в жар.
– Что она сделала? – спросил Шани и не услышал своего голоса. Зато вопрос услышал Грегор и ответил:
– Наслала порчу на жену своего любовника, хотела освободить место в чужой постели. Со всем возможным пылом служила Змеедушцу, портила урожаи в поселке. Эта отвратительная погода тоже ее рук дело, – Грегор говорил еще что-то, но слова уже не долетали до Шани. Какое-то время он еще держался на ногах и успел увидеть, как вспыхнули факелы в руках палачей, а затем площадь качнулась, уплыла куда-то в сторону, и Шани рухнул в грязь без сознания.
Его качало на волнах, то поднимая вверх, к чужим незнакомым созвездиям, то сбрасывая вниз, к самому сердцу тьмы. Так продолжалось довольно долго, но наконец мир обрел стабильность, и Шани услышал неторопливое шлепанье копыт по грязи, тихое фырканье лошадей и негромкую беседу. Пахло знакомым табаком: это отец Гнасий курил свою трубочку.
– Очень мило с вашей стороны, Грегор, что вы решили подвезти нас.
– Что вы, ничего особенного. У вас в монастыре есть нормальные лекарники? Похоже, у вашего парнишки горячка.
Чья-то рука легла на лоб Шани, потом пропала.
– Сожжение ведьмы всегда потрясает душу. Особенно когда видишь его впервые, – сказал отец Гнасий. Значит, я его все-таки видел, подумал Шани, поэтому мне теперь настолько плохо. Видел, но не помню, как не помню момент убийства мачехи. Память убрала его куда-то на дальнюю полку, чтобы я не умер от шока. Или не лишился рассудка.
– Да, люди часто теряют сознание во время казни, – подтвердил Грегор. – А ваш Шани смелый парень. Такую отповедь мне прочел, куда там высокому начальству. Подрастет – вы и правда подумайте о том, чтобы отдать его к нам. А то иногда такие приходят на обучение, – Грегор вздохнул и смачно сплюнул на обочину, – дерево как есть, прости Заступник, и ведьм боятся больше, чем какой-нибудь непромытый селянин.
– Посмотрим, – сказал отец Гнасий. – Ему только десять, пусть подрастет.
Инквизитор не стал спорить.
– Пусть. А вы, Гнасий, все-таки не пейте больше. Необязательно лично снимать пробу с каждой бутыли настойки, которую монастырь отправляет в столицу. А то письмо ваше наделало такого шума! Одни говорили, что надо благословлять народ на паломничество к святому месту. А другие – что надо сжечь Шаавхази как рассадник ереси. На ваше счастье, у нас не одни дураки и фанатики работают, мы умеем отличать алкогольные бредни от видений, насланных врагом рода человеческого.
Отец Гнасий молчал. Шани чувствовал, что ему очень стыдно. Впрочем, подумал Шани, надо просто потерпеть. У ворот монастыря они распрощаются, и инквизитор останется со своей правдой, а отец Гнасий – со своей.
Тогда, лежа в повозке, Шани понял еще одну вещь, которая определила всю его дальнейшую жизнь. Неважно, что ты знаешь и можешь, во что веришь, а во что нет. Нетрудно найти или придумать то, за что тебя могут отправить на костер. Поэтому пока лучше молчать и не задавать неправильных вопросов, чтобы потом, со временем, подняться над теми, кто имеет здесь власть, и уже ничего не бояться. Так что вперед и вверх, другого пути не существует.
Повозка дрогнула и остановилась.
– Смотрите, Грегор, – сказал отец Гнасий, – небо на востоке проясняется. Завтра будет солнечный день.
Впрочем, намерение Шани до поры до времени оставаться незаметным прожило недолго.
Виной тому была крестьянская повозка, которая через два дня после казни ведьмы появилась у стен монастыря. Шани, который все это время пребывал в состоянии подавленной задумчивости, отправился посмотреть на прибывших.
Поскольку Кривушки были податным поселком монастыря Шаавхази, то крестьяне частенько появлялись в монастыре с головами сыра, мясом, молоком и прочей снедью, от которой у Шани до сих пор болел живот. Организм, привыкший к земной молекулярной еде, изо всех сил сопротивлялся натуральным продуктам, начиная, впрочем, потихоньку адаптироваться. Кушай, что дают, или ложись и умирай. Монастырь не оставался в долгу перед поселком. Помимо церковных таинств, монахи лечили крестьян и обучали их детей чтению и письму, одним словом, все были довольны друг другом.
Приехавшие как раз нуждались в срочной медицинской помощи. Шани мигом оттеснили за спины любопытных монахов, и он урывками видел, как из повозки достают бледного до синевы парня, воет и заламывает руки от горя молодая женщина, должно быть, жена или сестра, а Авиль отдает короткие распоряжения, приказывая нести больного в лекарский зал. Мелькнула изуродованная окровавленная нога, и Шани ойкнул от страха. Один из монахов застонал и отскочил в сторону, готовясь расстаться с утренней трапезой.
– Что, Авиль? – спросил отец Гнасий, который уже спешил на помощь. Как человек с самыми крепкими нервами он всегда ассистировал Авилю. Тот поморщился и безнадежно махнул рукой.
– Ногу не спасти, – коротко ответил он. Женщина на мгновение умолкла, а потом зарыдала еще громче, перемежая мольбы с грязной руганью.
– Не спасти! – прикрикнул на нее Авиль, и женщина тотчас же замолчала, словно лишилась дара речи. – Будем отнимать, там уже ничего не соберешь. Кости целой нет!
