внезапно проступили жилки, словно они готовились к броску.
– Я не брошу ее, Камнекрылый, – заявил Петрис. – Она наш друг. Она освободила нас ото лжи.
– И
–
– Прямо как ты, – заметил Иезекииль, – если не уберешься с нашего пути.
Бет с трудом сглотнула. «Будь это кино, – подумала она, – именно сейчас настал бы момент, когда я сдаюсь, чтобы избежать кровопролития».
Однако почему-то путь благородного самопожертвования оказалось не так-то легко выбрать, не видя иного варианта, кроме как перестать дышать через двадцать секунд после выбора.
Девушка вцепилась в копье, гадая, сможет ли прорваться. Она вгляделась в статуи, стоящие перед нею, пытаясь их запомнить. Если каменные шеренги нарушатся, способов отличить друзей от врагов в пылу сражения будет немного. Шеренги, замелькав, сошлись ближе друг к другу, пока капюшон Петриса чуть не коснулся ангельского лица Иезекииля. От предчувствия, что будет жарко, у Бет пересохло во рту.
Петрис насмешливо фыркнул, выдувая из-под капюшона облачко пыли.
– Твое положение безнадежно, – объявил он.
– За нас будут сражаться Каменники и Белосветные, – похвастался Иезекииль.
– Ой ли? А даже если и будут, кого, как ты думаешь, их Янтарносветные кузины положат на лопатки?
– Вера питает мое мужество.
– Очаровательно. А превосходство три к одному питает мое.
– Мать Улиц нас разрешит.
– Мать Улиц мертва! – выкрикнул Петрис.
Оба священника замолчали, возможно, удивившись острому, словно бритва, пруту-копью, воткнувшемуся между ними. Зазор между каменными животами оказался так мал, что лезвие копья испачкалось в пыли: с одной стороны гранитной, с другой – мраморной, прочертив тонкие канавки на доспехах обоих.
Бет сжала оружие трясущимися пальцами.
Нелепо, но ей вспомнилась картина из школьной жизни несколько лет назад: мистер Биллингс, закашлявшийся от паров фломастера. В углу доски подписано:
Все, что она знала, так это то, что не могла позволить этим мужчинам швырнуть друг другу перчатки.
Голова Иезекииля медленно повернулась, чтобы посмотреть на нее.
– Это лицо что, трофей? – проговорил он битумно-черным голосом. – Ты вообще себя слышишь, Петрис? Как ты можешь терпеть, что она выставляет напоказ лик нашей Леди? В смысле, да кто она вообще?
Внутри выреза рта Бет видела, как настоящие губы Петриса из плоти и крови шевельнулись ответить, а потом замерли, словно он подумал о том же.
Бет сглотнула пересохшим горлом. Мир сжался. «Кто она вообще?»
Она поняла: этот вопрос донимал Иезекииля, чуть ли не сводя с ума. Против чего бы он ни протестовал, он не был до конца в этом убежден; не знал, что делать с нею, так напоминающей Богиню, которую она сама же объявила мертвой. Одна его часть жаждала презирать ее за это, другая – уцепиться, словно утопающий за соломинку. Он не мог разорваться, и потому решил просто ее уничтожить.
У Бет имелся выбор: она могла схватиться с Иезекиилем или попытаться помочь ему во всем разобраться.
Бет выпустила копье из онемевших пальцев и, когда оно звякнуло о камни, вытащила из кармана черный маркер, опустившись на одно колено. Тротуарные Монахи неуверенно смотрели на нее.
Безмолвная девушка написала на асфальте:
«Я не знаю. Но знаю, у кого спросить».
Глава 17
Возможно, Кара бы гораздо лучше справилась с макияжем, если бы смогла унять дрожь в руках.
– Должен сказать, миледи, – проговорил курьер, объявившийся в шесть часов утра, – я с огромным нетерпением жду сегодняшних снимков. Слышал, их незамедлительно передадут в печать, так что они должны появиться в вечерних газетах.
– В газетах? – глухо переспросила Кара. – Значит, их увидит много людей?
– О, немало. Думаю, около трех миллионов, графиня. Плюс те, кто посмотрит онлайн, конечно…
