– Ты интересовался этим гораздо сильнее, чем теодицеями газовых ламп девятнадцатого века, – язвительно заметил каменный монах. – Я лишь поступал, как любой хороший учитель: закреплял теорию на практике, – его тон стал заговорщическим. – Можешь ли ты честно мне сказать, что не имел религиозного опыта с магнитным массажем, которому я тебя обучил? Если ты нет, то твоя электрическая подружка – точно да.
Фил засмеялся, хотя и немного покраснел:
– Признаю, ты оказывал ужасное влияние.
– Может, но исправно исповедовал. Ты никогда ничего не утаивал.
– Не было смысла! Ты всегда был со мной, когда я грешил!
– Я объяснял правила, Филиус, но никогда не утверждал, что сам могу им следовать, – кашляющий звук слетел с неподвижных губ статуи, и изо рта вырвались маленькие облачка мучнистой серой пыли.
Фил вздрогнул, но ничего не сказал.
– В любом случае, – продолжил Петрис, когда кашель стих, – не то что бы я не рад тебя видеть, мой маленький кошмар, но что, во имя Темзы, ты здесь делаешь? От тебя несколько месяцев ничего не было слышно.
За его спиной Фил сжал обе руки на рукояти своего прута, потирая друг о друга грязные пальцы.
– Мне, – он оглянулся через плечо на Бет. –
Смех Петриса оборвался. Любые движения были слишком незначительны, чтобы увидеть, но Бет была уверена, что почувствовала, как все статуи на поляне придвинулись чуть ближе.
– В самом деле? – тихо спросил Петрис. – Рассказывай. Что может скромный Тротуарный Монах сделать для Сына Улиц?
Фил смотрел прямо в запятнанные птичьим пометом глаза статуи.
– Вновь сразиться за его мать.
Все на поляне окаменело. Статуи были не просто неподвижны – они не двигались и до этого – но теперь каждая человеческая фигура, высеченная из камня, казалось, излучала ощутимый холод.
– Вот это заявочка, – медленно проговорил Петрис. Его голос был очень тихим. – Филиус, ты знаешь, нужно иметь каменное сердце, чтобы отказать тебе в чем-либо, но…
Бет фыркнула.
Фил строго на нее посмотрел, и девушка почувствовала, что и Петрис тоже.
– Извините, – пробормотала она. – Не обращайте на меня внимание.
– Да? – сказала статуя.
– О… – девушка запнулась. – Ничего особенного, просто смешно. «Каменное сердце». Притом, что вы…
На лице Фила отразилась тревога, и он сердито мотнул головой. Бет затихла, занервничав от внезапно повисшей напряженной тишины.
– Да? – повторил Петрис, немного повысив голос.
– Ничего.
Еще один трескучий вздох:
– Подойди сюда, дитя.
Фил запротестовал:
– Петрис, нет – она не хотела…
– Подтяни портки, Филиус. Я не причиню ей вреда. Просто считаю, что девочка имеет право знать, какую сторону выбрала.
Мгновение Фил огорченно смотрел на статую, но потом склонил голову.
– Да, хорошо, – чуть слышно сказал он и взглянул на Бет. – Подойди.
Бет, покрывшись гусиной кожей, нерешительно направилась к Петрису. Сросшиеся воедино лоб и капюшон Тротуарного Монаха были шероховато- белыми. Бет увидела то место, где, по словам Фила, «поработали зубилом»: кусок носа и правая щека Петриса были срезаны. Подойдя ближе, она разглядела два крошечных – с булавочную головку – отверстия в центре блестящих гранитных глаз.
– Ближе. – Бет уставилась в эти дырочки; и ей показалось, будто что-то мигнуло. Сердце заколотилось.
– Ближе, – он выдыхал каменную пыль.
Она остановилась в дюйме перед его лицом. Рот статуи был наполовину приоткрыт, а внутри…
Внутри девушка увидела человеческие губы – розовые, пересохшие и потрескавшиеся. Петрис зашептал, и они задвигались, складывая слова.
– Неужели, никто никогда не учил тебя: лишь внутреннее – истинно?
– Как вы здесь оказались? – выдохнула Бет.
– Я здесь родился, – величественно объявил Петрис. – Все Тротуарные Монахи с младенчества заключены за свои грехи в карающую кожу. – Вспышка в гранитных глазах метнулась в сторону Фила. – Его мать не столь милосердна, как могла бы быть.
