ответственностью? При условии, конечно, что ответственность – это слово, которое ваше грязное маленькое Высочество понимает. Если с тобой что-нибудь случится, мне придется держать ответ перед Госпожой Улиц.
Я закрываю глаза, избегая режущего света, воздерживаясь от очевидного ответа.
– Если она когда-нибудь вернется, – говорю я, – ты действительно думаешь, что ей будет не все равно, в каких именно кучах лондонского дерьма я спал?
–
Я не спорю с ним, потому что не очень-то вежливо называть чью-то веру нелепой.
В основном по утрам вы можете найти его (или ее, зависит от того, какое в этот день у Гласа тело) на краю свалки, мечтательно глядящим на восходящее над Майл-Эндом солнце в ожидании дня, когда бездомные кошки замаршируют по тротуарам и уличные таблички перестроятся, чтобы составить настоящее имя Госпожи Улиц: дня, когда их Богиня вернется.
Из его шины вырывается воздух, когда он опускается возле меня, распахивает черный пластик своего пальто и выбирает один из привязанных там шприцев. Опять совершал набег на больничные мусорные баки. Он вонзает кончик иголки в мою руку, нажимает на плунжер, и почти мгновенно боль отступает.
– Какой ужас, – снова бормочет он. – Садись. Давай оценим повреждения.
Я, понемногу скрипя, скособочиваюсь в какую-то скрюченную позу – лучшее, на что я сейчас способен. Аккуратные стежки соединяют мои глубокие раны; игла, оставившая их, уходит обратно в руку Гласа, обрезки ниток тихо подхватывает ветер.
– Ого, – бурчу я, прикасаясь к стежкам, – Должно быть, я действительно валялся в отключке, раз не чувствовал этого.
– Лежал, как мертвый, – подтвердил Гаттергласс. – Но
Мне приходится опереться на копье, чтобы встать. Я по-прежнему чувствую жужжание электричества в железе – от удара по призраку. Глас отчитывает меня, поглаживая по щеке пальцами – треснувшими колпачками от ручек. Мусорный дух страшно привередлив – думаю, из-за необходимости каждый день собирать себе новое тело из городских отбросов он знает,
– Я охотился, – начинаю рассказывать я о прошлой ночи, но он не слушает:
– Посмотри на себя,
– Глас, это Рельсовая химера…
– Накладывая эти стежки, я стер все пальцы, – жалуется он. – Никакого сочувствия к бедному старому мусорному…
– Глас! – огрызаюсь я немного грубее, чем хотел, и он отшатывается и замолкает, укоризненно глядя на меня. Я тяжело вздыхаю, а потом просто говорю: – Призрак освободился от рельсов. Сбежал.
Повисает долгая тишина, единственным звуком становится топоток бриза по глади реки. Когда Глас наконец начинает говорить, голос его звучит ровно:
– Это невозможно.
– Глас, говорю тебе…
– Нет, – продолжает настаивать он. – Рельсовые химеры –
– Что ж, прими это от сына Богини, костлявую задницу которого отпинали в
Я сажусь на корточки, массируя пальцами напряженные виски.
– Глас, она была такой сильной, – спокойно продолжаю я. Воспоминания о свирепом белом напряжении высоковольтных зубов въелись в мою кожу Я вздрагиваю. – Я ранил ее, но… Она, должно быть, оставила меня умирать. Я никогда не встречал подобных призраков. Она даже не пыталась убежать – просто шла прямо на меня.
– …словно
Потому что именно так и было.
Гаттергласс говорит очень тихо. Все крысы, червяки и муравьи, оживляющие его, затихают, и мгновение он выглядит мертвым.
– Филиус, – мягко произносит мусорный дух. Он больше не кажется озадаченным. Только очень, очень напуганным. – Кто-нибудь видел, как ты охотился на того призрака?
– Что? Нет. А что?
– Филиус…