И сразу же закипела работа — артельщики под руководством Евстафия что-то измеряли, долбили стены… Ратников зачем-то зашел к себе в каморку, что-то взять или так просто заглянул… и вдруг отчетливо услыхал голоса, доносившиеся сквозь проделанную в углу дыру из гостевой залы.
Хорошо было слышно, отчетливо… каждое слово. А что если…
— Евстафий, друг, — выйдя из своей комнаты, Михаил отозвал приятеля в сторону. — Ты вот через эту дырку трубу не тяни… возьми левее — так красивей будет.
— Как скажешь! — подрядчик пожал плечами. — Левей, так левей. Эй, парни — дыру вон ту заложите.
— Не, не, не, — замахал руками Ратников. — Закладывать ничего не надо — просто решеточкой золоченой закройте. Вдруг да пригодится еще дыра?
— Добро, закроем.
— И бассейн, бассейн — главное.
— Что?
— Ну, пруд этот домашний.
Отдав необходимые распоряжения, молодой человек вышел во двор и тотчас же увидал бегущего к нему Джаму:
— Мисаил, Мисаил, тут тебя из какой-то корчмы спрашивают. Говорят, ты задолжал там.
Проходивший мимо как раз в этот момент Кузьма навострил уши и ухмыльнулся.
— Задолжал? — Миша задумчиво поскреб затылок, проводив рыжего пройдоху взглядом. — Ах да, да, было. Только вот, сколько задолжал — убей бог, не помню. Пойду, уточню… Где там корчмарь-то, Джама?
— Сказал — у старого карагача ждать будет.
Под старым карагачом, в орешнике, паслась белая лошадь, рядом с которой, беспечно прислонившись спиной к толстому узловатому стволу, задумчиво жевал старую соломину галицкий кондотьер Савва Корягин.
— А-а-а, — подойдя ближе, усмехнулся Ратников. — Я почему-то так и подумал, что ты.
— Здрав будь, Миша, — выплюнув соломину, Корягин протянул руку.
— Здравствуй, здравствуй. Случилось что?
— Да так, — кондотьер лениво потянулся. — Помнишь, я тебе про одного новгородца рассказывал?
— Который то ли новгородец, то ли — нет?
— Да, да, про него. Сегодня ты с ним должен встретиться. К вечеру ближе в корчме Африкана Корыта — знаешь такую?
— Нет, — покачал головой Михаил. — Что же я, такой пьяница, что все корчмы должен в городе знать?
— У южных ворот это. Там, где яблоневые сады.
— Южные ворота, — Ратников издевательски свистнул. — Знаю — там юг, там тепло, там яблоки. А что за Африкан? Имечко, как у какого-нибудь ди- джея.
— Не понимаю тебя… Впрочем, имя, как имя. Корыто — наш человек, то есть в смысле — мой, рязанец. Суздальцев куда больше, чем татар, ненавидит. Да и других своих соседей — черниговцев, смолян — не жалует.
Миша при этих словах усмехнулся:
— Ишь ты! Рязань татары пожгли, а рязанцы суздальцев ненавидят!
— Это потому, что суздальцы еще допрежь татар Рязань разорили. Татарам уж одни ошметки остались. А вообще-то, все там хороши, чистеньких нету. Вот и Африкан — был себе своеземцем, хозяйничал, до татар еще. Отъехал как-то в Рязань, в базарный день. А тем временем суздальцы налетели, усадьбу пожгли, супружницу его да детишек — в полон, в рабство булгарам продали або смолянам — поди-ка, найди. Погоревал Африкан, да делать нечего — только усадьбу отстроил, а тут — татары.
— Дальше можешь не рассказывать, — махнул рукой Михаил. — Понятно — попал мужик из огня да в полымя. Был своеземцем, стал рабом… потом, видно, выкупился.
— Выкупился, — подтвердил Корягин. — В полон-то его Субэдэев сотник взял… а кто такой Субэдэй, объяснять не надо. Вот и сотник тот — весьма уважаем. Африкан ему сразу предложил вино, да бражку, да медовуху ставить… Так вот и деньжат скопил, выкупился, корчму открыл. Сотник, хозяин его бывший, Африкану покровительство оказывает. Не за так, конечно.
— Понятно — крыша, значит.
— Причем тут крыша?
— Так… к слову. А почему прозвище такое — Корыто?
— Так Африкан-то первое время в корыте брагу ставил.
— А ты… и те, кто за тобой… ему деньжатами подмогнули, вложились тайно. Ну, не лично, а, скажем, через какого-нибудь галицкого купца.
