бороденкой и такими же редкими усиками, не сказать, чтоб неприятное, но и красавцем особым не назовешь, так, обычное лицо, обычный мужичок. Неприметный, такой, как все. Одежка тоже подобрана в тему: темная рубаха, синий, без изысков, кафтан, армячок серенький. Но все добротное, новое, а на поясе — увесистый кошель и кинжал. Да еще за голенищем — Миша приметил — ручка от ножика засапожного торчала. Вооружен изрядно! И, похоже, никого видеть не хочет, знакомиться ни с кем не намерен, сидит себе в уголке, кушает. Что, больше негде перекусить? Или тут у него встреча? Да и этот ли? Может, показалось?
— Вон тот, — поставив еще один кувшин, незаметно кивнул подошедший хозяин. — В углу который.
Он! Правильно угадал, значит.
Ага… вот и еще один — этот явно местный, татарин или, скорее, кыпчак, лицо, как тарелка, плоское, узкоглазое, злое, одежка дорогая, да грязная, за поясом плеть…
— Ай, ай, Караим-мурза, как я тебя рад, уважаемый, видеть! — выскочив из-за стола, рассыпался в любезностях новгородец. — Садись, садись, дорогой.
— Зыдырав буть, Окун. Чэго звал?
— Так, может, поначалу откушаем?
— Некогда минэ кушат! Гавары! На сто дырхэм сагласен? Нэт — ухажу.
— Эй, эй, постой, уважаемый Караим-мурза. Сто дирхемов за шестерых пленников, это, знаешь, слишком. Здесь ты их за такую цену нипочем не продашь.
— Я и нэ прадаю. Пуст у минэ будут.
— Ну и сдохнут они у тебя с голоду. И что? Ведь точно — за зиму сдохнут!
— Пуст!
— Караим-мурза! А за полсотни дирхемов ты себе хорошего коня купишь, ай!
— Полы сотна? Нэт.
— И невольники у тебя — дохлые, ты ж сам знаешь.
— Сотна! И — всэх бэры.
— Все мне не нужны, уважаемый. Только те шестеро, о которых мы с тобой уговаривались.
— Сэмдесат!
— Шестьдесят. Ну сам подумай, на что тебе эти доходяги?
Долго не спорили, то ли Караим-мурза и в самом деле куда-то торопился, то ли все уже было давно решено и осталось лишь уточнить оплату. На чем- то сошлись… на семидесяти, кажется. Со скорбным лицом новгородец отсчитал монеты. Мурза ухмыльнулся, встал… намахнул на ход ноги кружку, вышел, пошатываясь.
Скорбная мина на лице новгородца враз сменилась самой довольной улыбкой:
— Целовеце! Вина давай. Самого лутцего!
— Эй, эй… — Михаил поспешно задержал служку. — Скажи хозяину, пусть даст кислое.
— Кислое?
— Тсс!!! Самое что ни на есть. Чтобы аж скулы сводило.
— Не понял тебя, госпо…
— Хозяину мои слова передай!
Отпив из кубка, новгородец скривился и заплевался:
— Целовек! Целовек! Ты цто принес-то? Кисло!
— Вот и у меня, кажись, кислятина, — Ратников тут же пересел к парню. — А думал — показалось.
— Да ницего не показалось! Попробуй-ко, добрый целовек. Ну разве такое пить можно?
— Пусть другое несут! И уж теперь — два кувшина. Бесплатно! Эй, хозяин! Корчмарь! А ну, иди-ка сюда, любезный. Убирай свою кислятину. Тащи другое, хорошее! Вот… это другое дело.
Попробовав мигом принесенное служкой вино, молодой человек улыбнулся:
— Меня Мисаилом зовут.
— А я — Окунь.
— Из Новгорода? Говор-то новгородский.
— Из Новгорода, — парень кивнул, внимательно поглядывая на Мишу. — А ты откель будешь?
— Да, почитай, из местных. Боярыни одной управитель и доверенный человек.
— Рядовиц, цто ль?
