Энн Райс
ДАР ВОЛКА
1
Ройбен был рослым мужчиной, за метр девяносто, с вьющимися каштановыми волосами и глубоко посаженными голубыми глазами. Его звали Солнечным мальчиком, и он терпеть не мог это прозвище. Оттого и пытался всеми силами сдерживать то, что все остальные именовали неотразимой улыбкой. Но сейчас он был слишком рад, чтобы сделать серьезное выражение лица и попытаться выглядеть старше своих двадцати трех.
Он шел вверх по крутому склону холма, обдуваемый неистовым океанским ветром, вместе с экзотичной и элегантной женщиной, старше его, которую звали Мерчент Нидек, и с искренним удовольствием слушал все, что она рассказывала про большой дом, расположившийся на вершине утеса. Она была худощава, с узким, идеально вылепленным лицом и соломенными волосами того оттенка, что не блекнет с годами. Волосы были уложены назад, ото лба, и забраны в свободный пучок, у самых плеч. Она прекрасно выглядела в длинном вязаном платье коричневого цвета и высоких коричневых сапогах, идеально начищенных.
Он приехал сюда, чтобы написать статью для «Сан-Франциско обсервер» про этот огромный дом и про ее надежду продать его теперь, когда, наконец, были улажены вопросы наследования. Суд официально признал ее двоюродного деда, Феликса Нидека, умершим. Он пропал уже лет двадцать назад, но его завещание огласили лишь недавно, и по нему дом достался Мерчент, его внучатой племяннице.
Они ходили по покрытым лесом склонам, составлявшим поместье, с того самого момента, как Ройбен приехал сюда. Зашли в полуразвалившийся домик для гостей, осмотрели развалины конюшни. Ходили по старым дорожкам и тропинкам, затерявшимся в кустарнике, и теперь вышли на скальный выступ, возвышавшийся над водами Тихого океана, холодного стального цвета. Но ненадолго, лишь для того, чтобы снова укрыться во влажной тени и спокойствии, среди старых дубов и зарослей папоротника.
Ройбен плоховато оделся для таких прогулок, поехав на север в обычной для себя «форме», состоявшей из пиджака из грубой шерстяной ткани поверх тонкого кашемирового свитера и серых брюк. Хорошо хоть, нашел в перчаточном ящике шарф и намотал на шею. Хотя на самом деле пронизывающий холод его не особенно беспокоил.
Огромный старый дом с островерхой черепичной крышей и высокими ромбовидными окнами выглядел застывшим. Он был выстроен из грубо отесанных камней, и из крыши торчало множество дымоходов. В западной части дома располагался большой зимний сад из полированной стали и стекла. Ройбену очень нравился этот дом. Понравился сразу, как только он увидел его фотографии в Сети, но никакие компьютерные изображения не смогли приготовить его к зрелищу этого строгого величия.
Сам он вырос в старом доме в Сан-Франциско, на Русском Холме, и не раз посещал подобные дома, расположившиеся на Президио Хайтс и в пригородах Сан-Франциско — Этертоне, Хиллсборо и Беркли, где он учился.
Но те дома чаще всего были окружены заборами и изгородями под током, да и размер их был не тот, в силу необходимости уместиться на крохотных участках земли. До этого дома им было, как до звезд.
Сам размах, масштаб всего окружающего, будто дом был кораблем, севшим на мель посреди огромного парка, создавал впечатление иного мира.
— Реально вещь, — тихо сказал он сам себе, только увидев этот дом. — Стоит только поглядеть на эти высокие черепичные крыши, а водостоки, похоже, медные.
Дом был наполовину оплетен густой порослью плюща, до самых верхних окон. Ройбен некоторое время сидел в машине с чувством радостного изумления, граничившего с преклонением, мечтая о том, что когда-нибудь обзаведется таким домом, когда-нибудь, когда он станет знаменитым писателем и устанет от всемирной славы, стучащейся ему в двери.
Но сегодня у него был просто очень удачный день.
Он с болью глядел на обвалившуюся крышу гостевого домика, уже непригодного для проживания. Но Мерчент заверила его, что за главным домом хорошо приглядывают. Ей, похоже, тоже было больно глядеть на состояние надворных построек, и она что-то пробормотала насчет своих младших братьев и давнего пожара.
Ройбен был способен слушать ее до бесконечности. Ее акцент не совсем британский, не бостонский и не нью-йоркский. Но какой-то совершенно уникальный, акцент человека мира, говорящего с идеальной чистотой и каким-то серебристым звоном.
— О, я знаю, что он прекрасен. Знаю, что другого такого места не сыскать на всем побережье Калифорнии. Знаю. Знаю. Но у меня нет выбора. Я должна избавиться ото всего этого, — принялась объяснять она. — Приходит время, когда не дом принадлежит тебе, а ты принадлежишь дому, и ты понимаешь, что должна освободиться и жить своей собственной жизнью.
