– Глеб, проснись! Там Неназываемый! – голос Бэрримора ввинчивался в сонную муть.
– А?! Что? Что с ним?!
– Страдает, ревёт и плачет! Как бы в петлю не полез! Помнишь, клерик из Северных Казарм повесился от неразделённой любви? Полчаса вытащить не могли – раскачивался и ругался!
– Тьфу на тебя!
Я потряс головой – до чего же гадкое ощущение эта ментальная побудка – словно телефон в режиме виброзвонка запихнули между полушариями мозга.
– Не звони мне больше! Блин, то есть не буди меня так, без реальной нужды!
– Но я не шучу, прислушайся, а лучше выгляни в окно! Он ведь реально – плачет!
Я нахмурился – кто Пашку обидел, какая сука?!
Отключив силовой щит на оконной раме, я отмахнулся от вопросительно приподнявшейся на кровати Лизки и свесился наружу.
Ё?моё! Павший?! Ты чего?!
Бог сидел на ступенях Храма, скорчившись и громко всхлипывая.
– Пашка, держись! Я сейчас!
Не раздумывая, я сиганул в окно, в одних батистовых труселях и с центнером ярости в душе, словно старший брат, разглядевший плачущего младшенького.
Пять этажей, три секунды полёта и хруст сломанной кости.
Отмахнувшись от простыни сообщения, я резко повернулся к главе Пантеона и уставился в его удивленные, залитые весёлыми слезами глаза. Плечи бога судорожно содрогались от едва сдерживаемого смеха.
– Пашка, ты чего?!
Неназываемый одним движением брови исцелил мою кособокость, промокнул белым плюшевым ухом уголок глаза и, всё ещё всхлипывая, ответил вопросом на вопрос:
– А ты чего распрыгался?
Я ещё не до конца осознал открывшуюся мне картинку, как сверху раздалось истеричное:
– Держитесь! Я сейчас!
Вскинув голову, оценил падающие на меня эльфийские прелести Лизки и едва успел подставить руки.
Э-э… Обалдели, что ли?!
Я посмотрел в пронзительно голубые глаза эльфы, уютно устроившейся в моих объятиях. Разглядел призывно распахнувшиеся влажные губы, ощутил сомкнувшееся вокруг шеи кольцо горячих рук. Попытался отшатнуться, чертыхнулся и торопливо поставил Лизку на землю.
Нахмурил брови и нарочито грубо рыкнул:
