покрытую мусором. Руки болели, словно она таскала тяжести, – и, в строгом смысле слова, так оно и было, поскольку забраться вверх по стене означало поднять саму себя.
– Получилось? – поинтересовался Каладин, лежавший на дне ущелья.
– Не совсем. Но думаю, мы должны поместиться.
Молодой человек молчал.
– Каладин-мостовичок, убийца ущельного демона, приносящий уныние, ты поднимешься со мной в эту дыру, что я только что высекла. – Она свесилась с бока ущельного демона и устремила на него взгляд. – У нас не будет очередной дурацкой беседы о том, не помереть ли тебе здесь, пока я героически продолжу путь. Понял?
– Не уверен, что я смогу идти, – со вздохом ответил Каладин. – Не говоря уже о том, чтобы карабкаться.
– Ты идешь со мной, – отрезала веденка, – даже если мне придется тебя нести.
Он поднял взгляд и ухмыльнулся; его лицо покрывала корка засохшего фиолетового ихора, хоть он и вытирался, как только мог.
– Хотел бы я на это посмотреть.
– Да ладно тебе, – ответила Шаллан, сама с трудом поднимаясь. Буря свидетельница, она устала. Клинком рассекла одну из свисавших со стены лоз. Забавно: чтобы заполучить лозу, пришлось ударить дважды. Первый удар рассек дух. Когда она умерла, клинок сумел по-настоящему разрезать плоть.
Верхняя часть уползла, свернувшись как штопор. Шаллан бросила вниз конец отрезанного куска. Каладин взялся за него одной рукой и, оберегая раненую ногу, принялся осторожно забираться на панцирь ущельного монстра. Оказавшись там, плюхнулся без сил рядом с веденкой, и по его грязному лицу текли струйки пота, оставляя дорожки. Он посмотрел вверх, на вырезанную ею лестницу.
– Вы действительно собираетесь заставить меня подняться туда?
– Да, – подтвердила она. – И мое желание исключительно себялюбивое.
Каладин уставился на Шаллан.
– Не допущу, чтобы последним, что ты увидишь в своей жизни, была я в остатках изгвазданного платья, покрытая пурпурной кровью, с всклокоченными волосами. Это ниже моего достоинства. Подъем, мостовичок.
Веденка услышала далекий грохот. «Нехорошо…»
– Забирайтесь, – скомандовал он.
– Я не…
– Забирайтесь, – тверже повторил он, – и ложитесь на край норы, а потом протяните руку наружу. Когда я буду близко, вы поможете мне преодолеть оставшиеся несколько футов.
Секунду-другую она злилась, затем схватила сумку и начала подниматься. Буря свидетельница, ступеньки были скользкими. Добравшись до верха, она заползла в неглубокую нору и опасливо свесилась с края, протянув вниз одну руку и вцепившись в стену другой. Кадалин глянул на девушку, стиснул зубы и начал взбираться.
Большей частью он подтягивался; раненая нога болталась, здоровой упирался. Мускулистые руки солдата позволяли ему медленно продвигаться ступень за ступенью.
На дне ущелья появился ручеек. Потом забурлил.
– Быстрее! – крикнула Шаллан.
В ущельях завыл ветер – зловещий, жуткий звук порождали многочисленные разломы. Точно стоны древних призраков. Высокий вой сопровождался низким грохочущим ревом.
Вокруг них прятались растения, лозы скручивались в тугие узлы, камнепочки закрывались, обороцветы складывались. Жизнь замирала.
Каладин охнул, истекая по?том; его лицо напряглось от боли и изнеможения, пальцы дрожали. Он подтянул себя к следующему выступу, протянул руку навстречу руке Шаллан.
Ударила буревая стена.
73
Тысяча суетливых тварей
Шаллан скользнула в комнату Балата, держа в руке короткую записку.
Балат вскочил и развернулся. Расслабился.
– Шаллан! Я чуть не умер от испуга.
В маленькой комнате, как и в большинстве комнат особняка, были незастекленные окна с простыми тростниковыми ставнями – сегодня их закрыли и заперли, поскольку приближалась Великая буря. Последняя перед Плачем. Снаружи слуги колотили по стенам, приделывая поверх тростниковых ставней крепкие буревые.
Шаллан надела одно из новых платьев – дорогое, из тех, что покупал ей отец, сшитое по воринской моде, прямое и с узкой талией, с карманом в рукаве.
