Из сыскарей меня отчислили. Макарский слегка сердито донес в письменной форме, что, переводя меня со сложных случаев на простые, он не имел в виду, что я должна зарыться в глухомань, в медвежий угол, а хотел от меня чего-то другого. Знаю я, чего он хотел — девчонку на подхвате. А, плевать! О моем возвращении к работе речи не шло.
Через какое-то время Лелька прислала записку.
«Привет, сыскарша! Как дела? У меня все как прежде, в порядке, как и у Белки. Хотя мне не так скучно, как ей, дети подросли и могут обойтись без мамочки. Это тебе не полугодовалая малышня, которая слюни пускает только на матушкин подол. Думаю, через пару лет Белка совсем окосеет от быта, вырвется из дома тебя навестить, отдохнуть от шумных мест, насладиться покоем. Я, конечно, составлю ей компанию. Детей мы возьмем с собой, пусть тоже отдохнут на природе. Надеюсь, нашим детям будет с кем познакомиться?
А потом, когда до школы дойдет, надеюсь, ты обдумаешь наше предложение перебраться поближе к Белке. Места там тоже глухие, но дети, сама понимаешь, не могут сидеть с вами в лесу только потому, что вам там нравится.
Не прими за нравоучения, просто надо же было писать о чем-то, вот что в голову пришло. Как свидимся, так подробно расскажу.
Привет леснику!»
В своем репертуаре! Детей еще нет, а Лелька уже советует, что делать, когда они вырастут. Ладно, это потом решим. Денег у меня достаточно, чтобы перебраться в любую точку страны, а пока этот крошечный домик кажется самым лучшим местом на земле, ведь там со мной Волин.
Так и текут наши дни. Время подходит к осени, ночи становятся более густыми, черно-синими, с мягким рваным ветром и сильным запахом перегноя.
Мой Ветерок без ума от Волина. Конечно, разумом сила не обладает, но когда он рядом, вьется вокруг такая счастливая и игривая, что невозможно остаться равнодушным. Он не видит ее, но чувствует. Это интересно, и когда-нибудь я выясню, нельзя ли ее разделить на двоих. Мне не жаль, ведь у нас все теперь на двоих.
Наша жизнь полна работы и покоя. И самое любимое время в ней — вечера, когда жизнь стихает и среди деревьев сгущается темнота. К тому времени дела закончены, Волин возвращается ко мне в дом — я обычно сижу на лавке у окна — и садится рядом на пол.
Просит тихо-тихо:
— Спой мне, Катенька.
Он кладет голову мне на колени, обхватывает ноги руками и замирает. Большой, сильный, сидит у моих ног и ждет. И конечно, я не заставляю себя уговаривать, зная, чувствуя внутренним чутьем, может, сыскарским, а может, исконно женским, насколько это для него важно. Я пою. Закрываю глаза, ощущая на коленях его тяжесть, запускаю пальцы в его волосы и пою. Взрослую колыбельную. Про звезды, тихую печаль ночи и светлое знание о том, что наступит утро. Да и так ли плоха темнота? Нет, ничуть, ведь мы рядом.
А потом я пою не только для него.
