Зачем столько людей набежало? Проводить меня в мой мир собрались? Глупости какие.
К Волину тем временем подошел тот самый, главный, теперь он был просто угрожающе спокоен и собран. Он громко сказал:
— Волин рода Трансор, вы арестованы за попытку убийства иномирянки. Протяните мне руки.
Что? Мир покачнулся, вместе со всеми деревьями и со всеми людьми накренился и дернулся, выпрямляясь обратно.
Убийство?
Волин медленно поднял глаза и посмотрел на меня, не обращая внимания ни на сыскаря, ни на окружающий гомон. Его взгляд был как зеркало — чистое, незамутненное, пустое. Ни намека на объяснение, раскаяние, ни тени жалости. Вообще ничего.
Так вот что подготовил мне мой суженый, которому я была готова отдать все, что имела? Сердце споткнулось. Мой день в тот момент закончился, наступил благословенный обморок в ночь.
Камера была узкой и давила серыми стенами сильнее, чем если бы тебя заперли в ящик, где не развернешься.
Он сидел на койке, уставившись в противоположную стену — спина прямая, раскрытые ладони накрыли колени, — и не шевелился. Он был спокоен. По крайней мере, внешне. Настолько спокоен и невозмутим, что, когда дверь заскрипела и открылась, а в проеме показался отец, даже бровью не повел. Он знал, зачем тот явился: пожаловаться на сына, в очередной раз отругать, напомнить, что его предупреждали миллион раз, говорили, что однажды допрыгаешься, но что толку? Про плевок в лицо родителям, которым ты, щенок, низко отплатил за все, что те тебе сделали. А также сообщить лично, что помощи от рода он больше не дождется. Ничего нового. Ничего действительно важного.
Как она себя чувствует, к примеру, он не ответит, даже если спросишь. Хотя чего спрашивать — если бы Катя погибла, ему бы уже сообщили. В остальном… откуда им всем знать, как она себя чувствует?
— …ты понял?
Гневная отцовская отповедь прошла мимо, но Волин кивнул. Когда-то это злило, в детстве пугало, а сейчас что слушаешь, что нет — все едино.
Отец ушел, и, по крайней мере, стало тихо. К ней нужно привыкать, потому что она теперь будет рядом до конца жизни.
Тишина.
Глава шестая,
в которой героиня перестает уподобляться барану и вспоминает, что женщина и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, то есть справится со всем сама
Все оказалось до смешного банальным. Меня просветила Лелька, когда навестила у лекарки — той самой, которая откачивала меня зимой, после моего появления в Эруме. Сейчас, правда, лекарка молчала и не улыбалась, зато и лечение было короче. Я очнулась и больше не смогла впасть в милосердное забытье. Распухший язык мешал говорить, так что оставалось только слушать мягкий и участливый голос подруги.
— Я расспросила брата. Сыскари выяснили, что Волин собирался тебя убить. Но просто взять нож и убить — страшно и грязно, не каждый на такое способен. А вот провести ритуал подношения жертвы демонам, которые взамен дали бы ему дополнительную силу, — другое дело. Это не то же самое, не собственные руки пачкать. Мне так жаль, Катя.
Странно, что я не плакала. Совсем. Лелька плакала, тетка Маруся тихо утирала слезы, Белка рыдала, когда я вернулась в общежитие, в свою комнату, где ничего не изменилось, да что там, каждая встречная девчонка прятала при виде меня покрасневшие глаза. А я не плакала — и все тут. Слезы высохли, колодец иссох.
Радетель прислал бумагу, где сообщал, что суд над Волиным назначен через два дня. Случай такой невероятный, что процесс ускорили, ведь сам князь желает присутствовать и убедиться, что Первый сын не избежит справедливой кары. Мое присутствие, естественно, обязательно. Мне не хотелось идти — кто бы знал, как не хотелось! — но пришлось.
Я помню те часы, будто они были вчера. Белка почистила мне форму, гладко причесала волосы и вывела на улицу, где уже ждал радетель. Передала из рук в руки, как несмышленое дитя. Грамадий всю дорогу хлюпал носом и утирал платком глаза, отворачиваясь, стараясь спрятаться, но безуспешно.
— Старый я стал, такой сентиментальный, — оправдывался он, типа я не знала, что дело вовсе не в старости. Причина слез — жалость ко мне, моей несчастливой доле. — Прости.
— Ничего.
— Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело. Но на суде тебе ничего не нужно делать, Катя. Сыскари установили нить произошедшего, подробно описали, как развивались события. Тебя даже спрашивать ни о чем не будут. Но если захочешь выступить, скажи, я потребую тебе слова. А так будут говорить только судья и свидетели. Сыскари выступают обвинением. Они же не ошибаются. — Грамадий шумно высморкался, что позволило мне
