Даже губы у него жёсткие.
Хотела крикнуть: «Нет!» – но отрицание раскрошилось под этими губами. Любое отрицание. Потому что он прекрасно понимал, как справиться с Кириной злостью.
Запястьям больно, губам больно. А она ловит эту боль как спасение. С голодной жадностью. И часть возвращает ему.
Злость, боль – почти одно и то же. И Кира едва не завопила, когда перестала ощущать своими его губы. Но они не пропали совсем, уже через мгновение касались Кириной шеи.
Он точно знает, что делает. Пусть.
Кира проснулась. Одна. И хорошо. Потому что стоило включиться сознанию, неудержимо захотелось стыдливо уткнуться лицом в подушку. Даже на стены, потолок и мебель неудобно было смотреть. Они хоть и неживые, но тоже – свидетели. Прошедшей ночи. А давно ли Кира орала про себя: «С ним! Ни за что! Никогда!» И…
Когда она сможет целиком и полностью отвечать за себя, за то, что творит?
И этот… Зачем?
Уж лучше бы опять – по морде и в ледяной душ. Чем так.
Неужели он не понял? Или просто лень было тащить Киру в ванную, самому мокнуть в холодной воде?
Совершил благородный поступок и заодно получил удовольствие. Или он – с трудом преодолевая отвращение?
Нет. Точно удовольствие. Кире не померещились все эти сладостные стоны, когда её почти целиком замутнённое сознание само собой изумлённо фиксировало: «Да, оказывается, он может чувствовать!»
Хотя чувства чувствам рознь. Одни для тела, другие для души. Но ведь и она, помимо смущения, не испытывает ничего особенного. Просто опасается лишней многозначительности и напряжённости в отношениях между ними. Оптимально же было: деловая договорённость «ты – мне, я – тебе».
Ему-то наверняка всё равно, а Кира ещё не до такой степени безучастная.
Подольше бы не возвращался. Но он… он всегда так: стоит Кире подумать об одном, он тут же делает наоборот.
Дверь тихонько скрипнула. Если сейчас отвернуться к стене, он успеет заметить движение, и получится слишком демонстративно и красноречиво.
Надо смело смотреть реальности в глаза. И как можно безучастней.
А он на Киру не глядит. Прямо на ходу пьёт из стакана. Что-то белое.
Неужели молоко?
Да ладно! Да не может быть!
Кира бы на что угодно подумала. Даже на вино, на пиво. Хотя никогда не видела, чтобы он употреблял алкоголь. Но молоко…
А ведь без вариантов. Что ещё может быть таким густо-белым? Перетекает по стакану, на несколько мгновений делая стекло мутным и непрозрачным.
Допил, поставил пустой стакан на стол. Над верхней губой осталась едва заметная белая полоска.
Кира не сдержалась, широко улыбнулась. Как не вяжется с ним – молоко на губах не обсохло.
Ши заметил и её взгляд, и улыбку.
– Что? – спросил с суровым недоумением.
– У тебя… губы в молоке.
Он с самым невозмутимым видом вытерся тыльной стороной ладони.
– Всё?
Как сказать.
Кира перевела взгляд на пустой стакан, потом опять на Ши.
Никогда она не была любительницей молока, а тут вдруг ужасно захотелось. Прохладного, с его особенным вкусом, сладковатым и нежным, который не спутаешь с другим. Оставляющего белую полоску на губах.
Вообще, слишком много всего захотелось. Даже уши потихоньку начали полыхать, жар двинулся к щекам, и Кира предусмотрительно накрылась одеялом. С головой. Чтобы в темноте и одиночестве задать себе полный праведного негодования вопрос: что у неё в голове? И, словно назойливых мух, прихлопнуть дурацкие мысли.
Брысь! Отвалите! Не поведётся Кира на вас. Не поведётся!
Закрыла глаза, выдохнула, сосредоточилась и выглянула из-под одеяла.
Опять он стоит у окна, спиной в комнату. Только сейчас не открывает рамы. Ждёт, когда она встанет и оденется.
Кира поднялась, но одеваться не стала. Тоже прошла к окну, устроилась ровно позади, положила руки ему на плечи, прижалась.
– Ты что делаешь? – обожгло холодом, пробежало мурашками по спине и заставило голос неуверенно дрогнуть.
– Не знаю.
