выпросил у вас денег на новые пароотводы…
Кошки смолчал, но по лицу его видно было, что денег коварный Мозес выпросил.
Случались в толпе лица, знакомые по прошлым круизам. Таких Кошки шёпотом комментировал: «Ну этот ничего, помним-с» или «Ох, грехи мои тяжкие» или даже «Чтоб тебя фалафелью заело».
Его можно было понять: очень скоро эти спокойные, вымороженные люди, несколько месяцев проведшие в плену луораветланского онтымэ, сделаются непредсказуемыми, а иные – вовсе безумными. И страшнее прочих – старушки, которые раз за разом упрямо приобретают сложный любовный коктейль, заставляющий их на время круиза без памяти влюбиться – разумеется, в кого-то из команды.
– Но боится же, боится! – зашептал Кошки, указывая на одного из томми, – Посмотрите-с, экие финтипли выписывает, что твой цирк! Всё от страху.
Один из носильщиков и впрямь вёл себя странно. Заметив Цезаря, он сперва замер на месте, испуганно вращая головой, а потом стал двигаться влево, наперерез пассажирам. Видя такой непорядок, Цезарь утробно зарычал, и от звука этого томми обезумел: бросил чемодан на пол и со всей скоростью, на какую был способен, припустил по коридору мимо капитана. Макинтош почувствовал отчётливый запах гари и ещё один – сладковатый, неуловимо знакомый.
Цезарь возмущённо зашипел паром и двинулся следом за нарушителем. Шёл он без спешки, то и дело поглядывая на капитана, как бы спрашивая разрешения. Кошки отступил назад, когда пёс поравнялся с ним. Между тем, у трапа начался затор: один за другим останавливались носильщики, ожидавшие санкции Цезаря на проход. Рядом с брошенным чемоданом топтался растерянный и напуганный владелец. К нему спешил заботливый стюард в сопровождении исправного носильщика.
– Цезарь, извольте вернуться, – тихо сказал капитан.
Цезарь приостановился, но возвращаться не спешил. Что-то влекло его за несчастным томми. Возможно, охотничий азарт.
Во всяком неисправном томми включался инстинкт, который даже на последнем пару вёл его прямиком к машинисту-механику Мозесу. Инстинкт этот был надёжно вшит в механизм и редко давал сбой, потому присмотр Цезаря сломанному носильщику не требовался.
В этот самый момент птенец лихорадки принялся решительно прогрызать себе дорогу наружу. Капитан едва удержался от болезненной гримасы.
– Назад, Цезарь, – столь недвусмысленно прозвучал приказ, что механическая логика пса не смогла ничего ему противопоставить. Цезарь неохотно возвратился к трапу.
– То-то же! Знай своё место! – неприятно прошипел Кошки себе под нос.
Капитан покосился на него неодобрительно.
– Кошки, догоните носильщика и проводите его к Мозесу, – сказал он. – Лично. Немедленно.
Кошки побледнел, услышав это унизительное поручение, но не сказал более ни слова, а поспешил по коридору вслед за обезумевшим томми. Айзек печально проводил его взглядом и философски заключил:
– Пусть неуклюжий томми будет самой большой нашей бедой.
Макинтош не слушал его. Не помогал больше табачный дым – птенец бесновался в солнечном сплетении, когтями и клювом врезаясь в нервный узел. Болезнь, подаренная луораветланами, прогрессировала.
Несчастный случай в эфире («Таймс», 12 февраля 1892)
2. Умкэнэ3 осматривается
Спать нельзя.
Только не сейчас.
Мити дурно от густых цвето-запахов, и она едва держится под натиском снотворного, которое вколол ей томми.
Пока плыли на умаяке, Мити, запертая в металлическом брюхе томми, думала, что хуже и быть не может. Прежде она имела дело только с портовыми томми, почти бесцветными, никогда не видевшими изнанки – ничего примечательного. Не таков томми-похититель. Старый металл его хранит отпечатки многих путешествий, потёки британских эмоций, ржавые пятна, оставленные изнанкой. Но самое страшное прячется у него в голове. Маленькая Тьма. Недобрая и любопытная, она ещё в умаяке тянула к Мити свои робкие пока щупальца. Мити сопротивлялась, лавировала в волнах цвето-запахов и чувствовала: совсем немного – и силы оставят её.
Здесь, на «Бриарее» она поняла, что всё только начинается.
Цвето-запахи – крепкие, душные – обступили Мити плотной стеной, и спрятаться от них невозможно. Она чувствует каждого пассажира на борту. И каждого, кто бывал здесь раньше. Мити тонет, захлёбывается в сотнях, тысячах британских цвето-запахов. Никакие встречи с онтымэ не сравнятся с таким. И Тиккерей Канис, который ещё пару часов назад страшил Мити, и весь британский
