Я стою рядом с ней на коленях… Я держу ее за руку, чувствую слабеющий пульс. Я говорю с ней.
Она не отвечает. Ни словами, ни мыслями. Я все равно говорю.
Я говорю о врачах Вивария, ты просто не знаешь, малышка, какие там замечательные врачи, они и меня вытаскивали не раз, вытащат и тебя, и мы еще посидим у очага в Красном Замке, и под его сводами будут кружить птицы, прекрасные, разноцветные и сияющие…
Я много чего говорю, она не отвечает, и я не знаю, что сказать еще, и говорю просто: не уходи, дочка…
Она уходит. Пульс все слабее.
Тогда я ору, я истошно воплю, я обращаюсь к поганому дьяволу в поганом плаще и не понимаю, кричу вслух или мысленно.
Слышишь, ты, ору я, что ты там говорил про починку людей от любых поломок, даже от смерти?! Давай сюда и бери взамен душу и «попрыгунчики», все бери, но дай мне хоть на…
В голове раздается тихий-тихий голосок Жужи. И мгновенно, на полуслове, обрывает мой истеричный вопль.
«Папа… я вижу птиц… они красивые…»
И все заканчивается. На мгновение и я вижу странных фэнтезийных птиц, кружащихся под сводом. Они действительно очень красивые.
Пыль, поднятая сражением, еще не осела. Дышать трудно. Пыль попадает в глотку, встает там комком. Пыль попадает в глаза…
Понимаю: с колен мне не подняться… Если случится чудо и сразу не пристрелят, сутками под капельницей не отделаюсь… А сейчас я лягу рядом с Жужей и провалюсь в черное ничто. Небольшой предмет стоит рядом. Я давно вижу его периферийным зрением, но не обращаю внимания и не понимаю, что это.
Теперь понимаю.
Это контейнер. Прозрачный стерильный контейнер с герметичной крышкой. В такие мы собираем образцы всякой хрени для яйцеголовых.
В контейнере лежат глаза Жужи.
Питер Пэн рывком поднимает себя на ноги.
Я передвигаюсь по Садовой.
Не иду, именно передвигаюсь. Ног у меня нет. Исчезли. Не знаю, что именно двигает меня. Не интересуюсь.
Меня сейчас интересует лишь одно. Главное.
Люди. Униформа Вивария. Хлопочут над лежащим телом. Вижу Авдотью. Еще чье-то знакомое лицо. Имени не помню.
Не то…
«Каракалы». Трое или четверо. Бабуин. Рядом Эйнштейн. Что-то говорят. Может, мне. Стволы УОКов смотрят в живот. Оно?
Нет.
УОКи не интересны – ни крупнокалиберные их модули, ни мелкокалиберные. Ни прочий навес…
Не то.
Мне интересен автомат. Или штурмовая винтовка. Нашего калибра 7.62. Или натовского 7.62.
У «космонавтов» таких нет. Иду дальше. Никто не останавливает.
Со зрением что-то странное. Словно вокруг ночь. Словно светит узкий луч фонаря. То, что попадает в луч, – вижу. Что по бокам – нет.
Человек попадает в луч неожиданно. На его шее висит штурмовая винтовка. Знакомая мне. Натовский калибр 7.62.
Малышка не ударила по своим, зря я боялся… Даже случайно не зацепила. Но и сама не ждала подвоха от своих… Не догадывалась, что свой обернется чужим. Не опасалась, что выпустит в упор короткую очередь.
В руке у него пластиковая бутыль. Тоже знакомая. Из нее пили спирт на моих поминках. Не весь выпили. Хватит, чтобы залить глаза. Глаза Жужи. Садисты из Менгеле платят лишь за свежие образцы.
Пауза.
Стоим друг против друга. Дистанция – метра три.
Больше никого, все куда-то делись.
Прикидываю шансы. Они в мою пользу. Дотянемся до оружия одновременно. Питер Пэн получит три-четыре пули. И вскоре увидит птиц. Гнида Леденец получит спору. И будет подыхать мучительно и долго. Очень долго, куда дольше, чем Жужа.
Надо что-то сказать напоследок. Красивое и патетическое.
Не сумел… Выдавил лишь:
– З-зачем?
А Леденец велеречив… Дурак.
– Затем, что я человек! И здесь были люди! А ты ошибся адресом! Твое место там, с той сто…
Чпок!
Нет, это ты ошибся. Когда махнул назад ладонью. При слове «там». Спора бьет безболезненно. Но парализует за доли секунды. Ты их просрал, эти
