– А где? Нет, правда интересно!
– Ну, много где… – Степан лихорадочно придумывал, как ему выкрутиться. – Полярный экспресс обслуживал, – вдруг осенило его.
– Ни фига себе! – У старшины загорелись глаза. – И вы были в высокогорьях, где мороз?
– Да… бывал.
– Расскажите! Там правда от холода деревья взрываются? А мне говорили, даже зубы могут треснуть, если рот откроешь.
– Всякое бывает. Слушай, Максим, я посплю. Устал что-то…
– Ох, простите, товарищ капитан. Все, молчу.
«Вот и молчи, – подумал Степан. – И я буду молчать».
Он вспомнил, что важнейшим правилом Борис называл молчание. Сегодня Степан несколько раз это требование с блеском нарушил.
Утром Степан обнаружил себя в пустой палатке. Вещи Максима валялись на кровати, но сам он куда-то пропал.
Время было позднее, завтрак уже разнесли, но есть особо и не хотелось. Так, чаю стакан выпить разве что…
Степан вылез из палатки и присел на бревно, особо не скрываясь. Все и так уже знали, что он быстро идет на поправку, что может смотреть, ходить и обслуживать себя самостоятельно.
Показался фельдшер, поприветствовал взмахом руки. Затем сел рядом, доставая сигареты.
– Оклемался, капитан?
– Да вроде того.
– И чего? Выписываться будешь или позагораешь тут еще?
– Положено лежать – буду лежать.
– Надо же, какой дисциплинированный больной… А у нас сегодня пятеро пациентов уже сорвались в части.
– В смысле?
– Черт его знает… Какой-то кипеж в дивизионе. Ночью приказ поступил – откомандировать двух полевых врачей в распоряжение оперативного штаба.
– Хм… – пожал плечами Степан.
– Что-то будет… – вздохнул медик. – Точно говорю, что-то готовится. Не зря вся эта возня последние недели.
– А мой сосед? Он тоже… в часть сорвался?
– Кто, старшина-то? Да нет, отпросился куда-то с утра. А нам-то что – пусть гуляет. Слышь, ты сходи в столовую-то. Там еще какао оставалось, булку возьмешь.
– Ага. Дай закурить, что ли…
Степан сам не понимал, почему вдруг в нем поселилось какое-то странное беспокойство. Вроде ничего не произошло, дурных новостей нет – а сердце не на месте.
С медиком он говорил уже вполне спокойно, не боясь неудобных тем. Если разговор и зайдет не туда, можно просто пожаловаться на усталость и уйти.
Инструкции Бориса он, конечно, нарушал. Но Борис, видимо, не представлял, каково это – целыми днями изображать бесчувственное немое бревно.
Фельдшер ушел, забыв у Степана свои спички. Тот сунул их в карман-клапан на штанах, намереваясь вернуть при случае.
«Самому, что ли, сходить погулять?» – мелькнула шальная мысль.
Он вернулся в надоевшую палатку и обнаружил там Максима.
Старшина был чем-то возбужден, он торопливо запихивал вещи в рюкзак.
– Я ж вам говорил, товарищ капитан, что война будет! – воскликнул он чуть ли не с радостью.
– Не ори. Что случилось?
– А вы и не в курсе? Кочевники вчера вечером атаковали дипломатическую экспедицию! Говорят, наших погранцов накрыло, человек тридцать – в клочья! Готовится ответный удар по полной программе.
– И чего ты радуешься?
– А я и не радуюсь. Я валю отсюда. Только что – с мобпункта, вот! – Он гордо показал ворох каких-то бумажек.
– Что это?
– Записался в Первую экспедиционную бригаду, стрелком-огнеметчиком.
– Не страшно?
– А чего бояться? Кечвегов резать королевская гвардия пойдет. А нам по флангам сидеть и тех, кто расползается, отстреливать. Как в тире! Уже утром будем на позициях, мне сказали.
– Кечвегов, ты сказал? – Степан вдруг похолодел.
