Голем и джинн

мере, по всем человеческимрассказам. Джинны рассказывают собственные сказки, и в них Сулейман — злобный и коварный поработитель. Я не понимаю, где тут правда. Может, они искренне любили Сулеймана, а может, он сломал не только их волю, но и души. Но одно я могу сказать тебе точно: тот джинн, которого мы хотим поймать, не будет меня любить. Он будет ненавидеть меня каждой частицей своего существа. Он будет стараться сбежать от меня при каждой возможности, при помощи колдовства или хитрости. И все-таки он будет обязан выполнять мои команды.

— Ты хочешь, чтобы он был постоянно занят, — догадался Абу Юсуф.

— Вот именно. У джинна, которому поручено таскать твоих овец до Гуты и обратно, остается мало времени на то, чтобы строить козни.

Абу Юсуф задумался. Если он согласится, то станет сообщником в порабощении другого существа. Пусть это джинн, но отдавать его в рабство?.. А если нет…

Ибн Малик внимательно наблюдал за ним:

— Неужели ты ценишь свободу джинна больше, чем жизнь своих родных? Того самого джинна, который свел с ума твою дочь?

— Ты говорил, что месть ради мести бесполезна.

— Месть ради мести — да. Но если вспомнить о том, чего можно достичь… — Снова эта шакалья улыбка.

А есть ли у него выбор? Жизнь Фадвы уже и сейчас в руках колдуна. Если Абу Юсуф откажется и привезет домой бьющуюся в припадке дочь, что скажет Фатима? Готов ли он подвергнуть всех, кого любит, опасности, чтобы спасти свою честь?

— Зачем тратить время на уговоры? — спросил Абу Юсуф. — Если я не соглашусь, ты можешь просто убить меня, забрать Фадву и делать с ней что хочешь.

Ибн Малик приподнял бровь:

— Все верно, но я предпочитаю разум и согласие. Союзники полезнее трупов.

Последняя из цепи пещер в склоне холма оказалась еще и самой большой. Углы ее были завалены всяким мусором: опаленными шкурами и овечьими костями, кучами старых железных украшений, мечами с пятнами ржавчины, глиняными горшками и сухими травами. В большой выемке посреди пещеры ибн Малик соорудил очаг, окружив его высокими камнями. Рядом стоял огромный плоский, как стол, валун. Непонятно, как колдун ухитрился втащить его в пещеру. Валун был поцарапан, местами потрескался и покрыт следами сажи. Может, наковальня?

Абу Юсуф наблюдал за ибн Маликом, который сновал по пещере, собирая на валуне горшки, снадобья и куски металла. Из какого-то угла он вытащил кожаный сверток и развернул его, явив коллекцию инструментов: обернутые в кожу клещи, загнутые черные крючки, молотки, тонкое, как иголка, шило. Абу Юсуф, увидев их, побледнел, а ибн Малик довольно хихикнул.

— Они для металла, а не для твоей дочери, — объяснил он и добавил, что выкует инструменты, необходимые для поимки джинна: сосуд, чтобы его туда загнать, и браслет, не дающий ему расстаться с человеческим обликом. — Думаю, для сосуда подойдет медь, а для браслета — железо.

— Но джинны боятся даже коснуться железа.

— Так легче будет держать его в подчинении.

Работа, сказал ибн Малик, займет целый день, а то и больше.

— Возьми свою дочь, и ждите меня у входа в пещеру. Когда наступит ночь, разведи костер и не выходи за пределы круга света до самой зари. В пустыне водятся существа, которых я раздражаю уже много лет. Обидно будет, если они по ошибке нападут на тебя.

Абу Юсуф выгрузил провизию из перекидных сумок и разбил лагерь у входа в пещеру. Он сделал что-то вроде тюфяка для Фадвы, а сверху завалил ее шкурами и одеялами в надежде, что их тяжесть не даст ей двигаться. Действие лекарства, которое дал ей ибн Малик, постепенно проходило: время от времени она шевелилась и что-то бормотала про себя. Он набрал достаточно щепок и хвороста, чтобы хватило до рассвета, развел большой огонь и уселся около него, размышляя, стоит ли верить предупреждению ибн Малика. Скорее всего, колдун просто хотел удержать его от побега. Но когда небо стало пурпурным и синим и на нем появились первые звезды, а ветер донес до ушей Абу Юсуфа шорох невидимых существ, тот стал смотреть на огонь куда благосклоннее.

Всю ночь он подкладывал хворост в огонь, смотрел на дочь и прислушивался к голосам пустыни. Иногда из пещеры до него доносились какие-то звуки: высокое, звенящее эхо металла, ударившего о металл, и однажды — далекий голос, бормотавший что-то непонятное. С приближением утра Абу Юсуф иногда на несколько минут проваливался в сон, мечась между сном и явью, и только с рассветом позволил себе по-настоящему заснуть.

Немного позже он проснулся, чувствуя себя сбитым с толку и одурманенным; все тело у него болело. Из пещеры за его спиной не доносилось ни звука. Фадва все еще лежала под горой одеял, но освободила руки и теперь тянула их к небу, пытаясь что-то достать. Он понял, что она хочет схватить солнце. Абу Юсуф быстро закрыл ее глаза тканью, надеясь только, что она не ослепла. Он скормил ей столько йогурта, сколько она согласилась съесть, — все равно тот скоро испортится и его придется выбросить, — и сам сжевал пару полосок вяленого мяса. А потом задумался о Фатиме, ждущей его дома.