— Доложить о потерях!
Сам же лихорадочно думал, что предпринять? Ударить по полякам с фланга? Но удастся ли сблизиться? Грязь из союзника превратилась во врага. Да и сил для штыковой маловато. Кого-то положат по дороге, а хватит ли запала, когда даже сейчас на одного своего солдата человек шесть вражеских? И отходившие уже заметили успех соседей, вновь двинулись в атаку.
— Трое убито, четверо ранено. Двое тяжело, двое — так.
— Раненых забрать! Отходим! Только скрытно! Никому не высовываться, на открытые места не лезть. Иначе всех здесь положат! Мельчугов, Тертков, ведите людей!
Пока все проскочат извилистым и узким ходом! По-любому требуется немного задержать противника, сделать вид, что позиция еще не сдана, охладить пыл гонористого неприятеля.
— Кто со мной? — Взгляд на пулеметчиков.
— Я!
— Я!
Вызвались двое, Васильев и Дехтерев. Нормальные солдаты, с такими можно и попробовать угостить поляков напоследок.
— Товарищ капитан! Давайте лучше я! — Мельчугов просительно посмотрел на ротного.
— Приказ слышал? Выполнять! — Настоящий офицер должен всегда чувствовать ответственность за вверенных ему людей. — Давай быстрее! Время дорого. Мы за вами минут через пять.
Припал к пулемету, поправил целик и парой очередей охладил пыл накатывающихся с фронта. Затем развернул ствол и настильным огнем угостил с фланга тех, кто уже был перед окопами соседей. Лента вылетела, пришлось повернуться к солдатам.
— Ну!
Васильев торопливо протянул коробку. Капитан машинально отметил: в запасе есть еще одна, и это радовало. Теперь главное, чтобы задержек не было. Не ко времени они сейчас.
Угу. На третьей очереди ленту перекосило, и пулеметчики стали торопливо выпрямлять ее. А вражеская цепь все приближалась. В итоге пришлось стрелять едва не в упор. Чижевский видел, как падают под огнем фигурки, остальные не выдерживают, залегают сами, пока их тоже не уложил свинец навсегда. Зато справа противник уже добежал до оставленных окопов, а угла поворота не хватало для прицельной стрельбы.
Что-то сильно стукнуло о щиток. Дехтерев вдруг повалился навзничь без звука.
— Посмотри, что с ним!
— Убит! — Почему-то в бою всех тянет общаться исключительно криком.
— Мать, — пробормотал Чижевский. Никаких эмоций, кроме здоровой злости.
Пулемет жадно проглотил остатки ленты.
— Уходим!
Последние солдаты давно скрылись в ходе сообщения, и теперь должны были выбираться наружу под прикрытием холма.
Взялись вдвоем за тяжеленный «максим», сняли его, поставили в траншею. Васильев тащил коробку с последней лентой, а капитан покатил пулемет. Рядом было не поместиться, пришлось наполовину идти, наполовину бежать друг за другом. Да еще постоянно оглядываясь, не догоняют ли идущие без подобной тяжести поляки?
Пулемет не слушался, пытался то зацепиться за стенки траншеи, то застрять на каких-то неровностях, под ногами хлюпала вода, и Чижевский взмок, пока преодолел не очень большое расстояние. Еще хорошо, что по новой полевой форме шашка офицеру не полагалась. Иначе путаться в ней… Оставили холодное оружие исключительно для парадов. Но у выхода ждали сразу пятеро солдат, подхватили «максим», а один спросил:
— Дехтерев-то где?
— Нету Мишки, — вздохнул Васильев.
— Надо же…
— Ладно, ходу! — оборвал разговоры Чижевский.
Еще не хватало попасть в плен!
Только сколько же можно отступать? Которую позицию сдавать приходится? И где же удастся, наконец, остановиться?
— Товарищ капитан! Из штаба бригады звонили! Представитель Ставки прибыл! Собирается обойти роты.
— Пусть обходит, нам-то что? — равнодушно пожал плечами Чижевский.
Как офицер исключительно строевой, он испытывал невольную неприязнь ко всяким штабным, тем более — штабным тыловым, из всяких высоких сфер. Умом понимаешь необходимость их службы, но очень уж разные условия у обычных офицеров и у тех, кто торчит в далеких тылах. Два разных мира, частенько пересекающиеся лишь где-то в воображении да, как сейчас, во время начальственных визитов и смотров.
