Тесные, освещенные газовыми фонарями улочки, по которым он сейчас кружил, ни в коей степени не наполняли его хотя бы беспокойством. Абсолютно сам, в три часа ночи. Он обожал этот последний бастион предыдущей цивилизации, удаленный от сияющего потопом электрического света города. Его зарево било из-за могучих тел костелов и серебрило листья зарослей над рекой, а кроны деревьев походили на декорации в каком-то театре. Атмосфера, словно взятая с эскизов Бруно Шульца[88] — мрак мыслей, таинственных ритуалов, знаков чего-то, таящегося во мгле. Сташевский не знал, ждет ли кто-то его, притаившись в темноте. Но он был уверен в том, будто что-то крайне важное произойдет или сегодня, или завтра. Обычная впечатлительность и дар наблюдения, по сути дела, даже в этом конкретном случае наблюдения самого себя, а не какой-то там дар предвидения.
Славек глянул на часы. Три — тридцать семь. Впервые на дисплее не появилась чертова дюжина. Он усмехнулся. На ближайшей подворотне тоже не было этого номера, не находился он и на тринадцатом этаже, Мариола не выставила тринадцатый канал в телевизоре или тринадцатую программу в автоматической стиральной машине. Это впервые с того момента, как он начал это удивительнейшее следствие. Сташевский вынул из кармана наладонник и проверил в сети часовые пояса. В США, на Западном Побережье, сейчас должно быть тридцать семь минут седьмого вечера. Идеальное время. Он продиктовал своему телефону номер.
—
—
Точно, лакей, промелькнуло в голове Сташевского. К счастью, долго ждать ему не пришлось.
— Васяк, слушаю.
На сей раз хрипловатый голос принадлежал кому-то, скорее, привыкшему отдавать приказы, чем их получать.
— Приветствую вас от всего сердца. Моя фамилия Сташевский, и я тот самый полицейский, который…
— Так это от вашего имени тот тип дал объявления? — перебил его Васяк.
— Да.
— Следствие по делу монастыря?
— Да.
— Тогда спрашивай, пан, что пан желает.
Он настолько удивил Сташевского, что тот какое-то время никак не мог собраться с мыслями.
— Мммм…. Как звали того офицера, которого вы вместе с Мищуком привлекли к следствию?
— Борович. А откуда вам это вообще известно?
Трансатлантические соединения работали как часики. Сташевский слышал дыхание Васяка, даже тикание его старомодных часов.
— Я прочитал все ваши акты. А поскольку их стиль неожиданно изменился до неузнаваемости и сделался… ммм… более профессиональным, то я пришел к решению, что вы подобрали себе какого-то специалиста.
— Ага. — Впервые в голосе Васяка можно было услышать уважительный оттенок. — Это он придумал наше бегство. Это он напечатал пару бумажек, приставил печати, что было можно — подделал. Но одно письмо пожелал, чтобы я написал собственноручно. Так и не знаю — зачем.
Сташевский знал: зачем. Со всей и абсолютной уверенностью.
— Я могу это вам объяснить, — сказал он.
— Правда?
— Да. Таким именно способом Борович оставил для меня след.
Васяк колебался, шепча что-то непонятное.
— Для вас? — прибавил он громче.
— Для кого-то, кто будет вести это следствие дальше. Было важно распознать почерк и сравнить даты. Вы написали письмо после собственной «смерти». И это склонило меня к тому, чтобы начать вас разыскивать.
Долгая тишина.
— Об этом я не догадался, — голос Васяка сделался уже почти что симпатичным. — Но тут вы правы. Он хотел, чтобы кто-то закончил это дело.
— Так, в связи с этим, могли бы вы рассказать мне все по очереди?
— О том, чего нет в бумагах? Да. Но только вначале скажите, почему вы заинтересовались этим через столько лет?
Сташевский не знал, говорить ли всю правду.
— Знаете, собственно говоря, случайно. Когда-то, будучи в Германии, я встретился с Кугером. — Славек приписал себе случай Земского. Все равно, Васяк никак не мог этого проверить.
— С Кугером? Так он еще жив?
