день Каталина возвращалась в Мадрид. О чем она очень сожалела. Их знакомство могло бы перерасти в нечто большее, будь у них чуть-чуть больше времени. В роман на расстоянии Каталина, откровенно, мало верила. Патрик пообещал вскоре навестить ее в Мадриде, «чтобы продолжить наш разговор». Они обошлись без поцелуев, на прощание лишь пожав друг другу руки, хотя и от прикосновения рук рождалось сладкое чувство. Каталина, правда, с трудом удержавшись, не пригласила его к себе. Она смотрела вслед уехавшей машине, пока габаритные огни не затерялись среди деревьев. И еще довольно долго слышался звук мотора, а потом наступила тишина. Каталину пробирала дрожь. Вечером похолодало. «Я с полным правом, — подумала она, — могу затопить камин». Спать не хотелось, поэтому она решила воспользоваться случаем и взяться за изучение новых книг у жарко пылающего огня. Каталина закрыла глаза и глубоко вдохнула чистый и прохладный воздух, а затем повернулась и вошла в дом.
В роще кто-то, невидимый в вечерних сумерках, прикуривал сигарету.
44
Под тусклым фонарем, в укромном закоулке кошелек, туго набитый золотыми монетами, перешел от одного владельца к другому. Тучный надзиратель вытряхнул деньги, полученные от Конруа, и тщательно пересчитал их в скудном, едва теплившемся свете. Сен-Жюст ждал на постоялом дворе, не опускаясь до частностей, подразумевавших сомнительные сделки со всяким отребьем.
— Договорились, герр Шангрель, — изрек надзиратель, снова пряча золото в кошелек.
Абель Доргендорф не терял хладнокровия. Он осознавал, на какой риск идет, но поддавшись соблазну, не сумел устоять. Назад пути не было. Искушение оказалось слишком велико. Он держал сейчас в руках столько денег, сколько он не заработал бы на службе в тюрьме, даже проживи он две жизни.
Такова была цена, заплаченная за его молчание, открытую дверь и время — время, необходимое, чтобы допросить Лафайета, вырвав у него секретные сведения, после того как они проникнут в тюрьму при попустительстве надзирателя. Все следовало проделать быстро, не поднимая лишнего шума. И как только они добудут то, за чем пришли, Лафайет умрет. Больше он им не понадобится. Как сказал Робеспьер, свершится казнь, а не преступление: убийство в интересах государства, во благо Франции.
— Пошли со мной, — велел надзиратель, убрав кошелек во внутренний карман сюртука.
— Я должен предупредить своего начальника. Зайдем за ним вместе в гостиницу. И знаешь, не вздумай нас надуть.
У Доргендорфа уже мелькнула подобная мысль, когда он сообразил: человек, втершийся к нему в доверие, не тот, за кого себя выдает. Ни он, ни его спутник. Но теперь уже ничего не попишешь. Они нащупали его слабое место, а это грозило ему большими неприятностями. Его так и подмывало сбежать с деньгами, но он отверг эту идею. Наверняка они убьют его раньше, чем он успеет скрыться, или же он потеряет покой до конца дней. Он продал душу дьяволу, счет оплачен, и он вынужден соблюдать условия сделки.
В тот вечер Доргендорф заступал на дежурство около полуночи. Он задумал провести в тюрьму посторонних, представив их друзьями, с кем договорился сыграть в кости. За пару бутылок вина караульные охотно проглотят его ложь и пропустят их втроем внутрь без особых хлопот.
Лафайет — разыскиваемый арестант — содержался в одиночной камере, в приличных условиях, в удалении от остальных заключенных. Сам архиепископ Кёльна взял на себя труд ходатайствовать за него, принимая во внимание его знатное происхождение, а также личные заслуги. Но неожиданное и загадочное исчезновение архиепископа, возможно, меняло дело. Уже появились кое-какие слухи на сей счет.
Все произошло именно так, как рассчитывал Доргендорф. Вино развеяло сомнения часовых, охранявших вход в тюрьму. Вниз, в подземелье, они тоже спустились без помех. К камере Лафайета вела винтовая лестница, закрученная, как раковина улитки, широкая и хорошо освещенная масляными лампами. Кёльнская тюрьма не производила угнетающего впечатления, если оставить в стороне непреложный факт: по сути своей она является юдолью скорби и отчаяния, местом лишения свободы преступников, настоящих или мнимых, как, например, вольнодумцы. Зона, где сидел Лафайет, выглядела даже вполне приличной и опрятной. Словно прочитав мысли своих сообщников, Доргендорф с нездоровым служебным рвением поторопился объяснить: не вся тюрьма такова.
Сквозь решетку камеры мирно спавшего маркиза, в темноте угадывалось помещение, обставленное на манер гостиной в особняке, только более скудно, и мебель была довольно потрепанной. С одной стороны у стены стояло бюро с полированным стулом, напротив располагалась кушетка, обитая кожей, а в глубине — массивный стол и несколько стульев, почти невидимых в сумраке. Лафайет спал во второй, боковой комнате, сообщавшейся с первой проемом без дверного полотна.
Сен-Жюст и Конруа взяли по светильнику и вытащили кинжалы, до поры спрятанные под плащами. Вооруженные также пистолетами, они собирались воспользоваться ими только в крайнем случае, так как не горели желанием поднимать ненужный шум выстрелами. Сен-Жюст планировал выпытать у маркиза нужные сведения, а затем просто убить, как приказывал Робеспьер. Замысел Конруа отличался большей кровожадностью. Для него, по природе
