сомневался. Пока же его шпионы рыскали в поисках следов исчезнувшего адвоката, Робеспьера осенило: он придумал блестящий план, позволявший с другой стороны подобраться к цели, для достижения которой ему и требовался адвокат.
Он заставил архиепископа своей рукой написать письмо в Англию и приложить к нему личную печать. Письмо предназначалось предполагаемым потомкам Христа и содержало просьбу вернуться во Францию в связи с делом чрезвычайной важности. Если уловка сработает, схватить их не составит большого труда.
46
От вопросов о Приорате, его высоком предназначении в земном мире, о священном роде Лафайет едва не лишился рассудка. Голова его шла кругом. Он не собирался им отвечать. Он догадывался: его все равно убьют, так зачем же тогда идти им навстречу? Но сложись обстоятельства по-другому, ничего не изменилось бы: он поклялся защищать потомков Христа на земле, а слово его было надежным, как египетские пирамиды. Даже без клятв. Важно, во что верит человек чести и чему он посвятил большую часть сознательной жизни; как правило, этого вполне достаточно, когда приходится сделать выбор между светом и тьмой.
Лафайет приготовился умереть, однако сдаваться без борьбы не хотел. Его связали, заткнули рот, оставив свободной лишь правую руку, чтобы он мог писать. Они требовали указать местонахождение тайника, где хранился обширный архив документов, накопленный орденом почти за семь столетий — не считая более древних текстов, существовавших еще до его основания. Лафайет отдавал себе отчет: тиран вроде Робеспьера, чьими прихвостнями и являлись эти двое (маркиз узнал Сен-Жюста), непременно уничтожит бесценные документы.
«План тайника спрятан в моей комнате», — написал маркиз на бумаге. Он решил рискнуть, надеясь спасти архив и защитить династию.
— Напишите, где этот план, — велел Сен-Жюст. Он говорил резко, но не слишком громко. Камера находилась в удалении от основных помещений, но все-таки недостаточно обособленно: крики отсюда могли достичь ушей караульных, заставив их насторожиться.
«План лежит в…», — начал писать Лафайет, но прервался на полуслове и закончил так: «Трудно объяснить. Невозможно. Развяжите меня, и я его достану».
— Нечего его слушать, — сказал Конруа, прочитав последнее предложение.
— Что он нам сделает? Развяжи его, гражданин.
Конруа знал: это ошибка, и нельзя идти на поводу у пленника, но он не стал оспаривать приказ Сен-Жюста. Тот был главным, и в случае провала именно ему придется держать ответ перед Робеспьером.
— Как угодно, — послушно согласился Конруа с привычным подобострастием.
От веревок освободили торс маркиза, левую руку и ноги, но кляп изо рта вынимать не стали. Лафайет начал вставать. Сен-Жюст его предупредил:
— Если вы выкинете какой-нибудь глупый фокус, я вас убью, а потом мне придется искать ваш проклятый план. Я его найду, не сомневайтесь, поэтому нет никакого смысла умирать. Так что без фокусов!
Лафайет вскинул руки с открытыми ладонями, ясно давая понять: он не намерен пренебрегать предостережением. Указав на своего рода комод с ящиками, стоявший у стены, Лафайет направился к нему. Сен-Жюст и Конруа конвоировали его с двух сторон с кинжалами наготове. Но едва маркиз взялся за круглую ручку одного из ящиков, Сен-Жюст заставил его остановиться:
— И для этого вы просили вас развязать?
Маркиз не ответил. Он стремительно бросился на колени и рывком открыл самый нижний ящик. Прежде чем его захватчики успели среагировать, он выхватил пистолет и в упор выстрелил в Конруа. Брызнула кровь, тот схватился за лицо, закрывая его руками. Шпион мешком свалился на пол, словно тряпичная кукла, корчась и завывая от боли. Вскоре его вой перешел в предсмертный хрип.
Сен-Жюст попятился. Выстрел, гулко прогремевший в каменных стенах, эхом прокатившийся по коридорам, верно, поднял по тревоге весь караул тюрьмы. Лафайет теперь кричал во всю глотку, призывая на помощь. Сен-Жюст вытащил из-под одежды пистолет и прицелился в маркиза, но тот мгновенно передвинул комод и спрятался за ним.
— Я потерпел неудачу, но ты умрешь, негодяй!
Увертюрой ко второму выстрелу прозвучали отчаянные вопли Абеля Доргендорфа. До настоящего момента он держался в стороне от всего происходящего, но теперь с жаром упрашивал Сен-Жюста последовать за ним, не теряя даром времени, лишь бы успеть вместе скрыться. Им руководило не человеколюбие, отнюдь: он в любом случае человек пропащий, поскольку раскрыть его предательство проще простого. Но только Сен-Жюст мог защитить его от охранников, которые откроют стрельбу не задумываясь, не глядя на лица.
