Линникова нехотя указала Парамахину на единственный свободный стул, который стоял у двери.
Это был урок французского языка. Слушая чистый голосок ученицы, Парамахин обвел взглядом комнату. Напротив него стояла кровать, накрытая стареньким ковриком, рядом находился комод, на нем — шкафчик со стеклянными дверками, где Аполлония держала посуду и книги. Взгляд Парамахина уперся в темный корешок, на котором не было никаких обозначений. Привлекший его внимание фолиант стоял последним с правого края и выделялся как кожаным переплетом, так и размером. «Неужели?! — кольнул Парамахина вопрос. — Не может быть, это что-то другое».
Он дождался удобного момента и спросил хозяйку как мог непринужденнее:
— Можно пока посмотреть ваши книги, Аполлония Максимовна?
Старушка вся заострилась от безобидной, в сущности, просьбы.
— Нельзя. Вы обещали не мешать.
Парамахин извинился и стал обдумывать новую тактику предстоявшего разговора — примечательный фолиант менял дело.
Ученица наконец ушла. Аполлония пригласила Парамахина занять освободившийся стул.
— Я вас слушаю.
— У вас, Аполлония Максимовна, была когда-то старая рукописная книга, «Откровение огня», — начал Парамахин, — вы, конечно, ее хорошо помните.
— Нет, не помню, — сказала старуха, не моргнув глазом.
— Не помните? Вы принесли эту книгу к нам в АКИП в 1938 году. Теперь вспоминаете?
— Нет, не помню, — повторила Аполлония.
Несколько секунд они молча разглядывали друг друга, после чего Аполлония опять сказала:
— Я вас слушаю. Вы зачем пришли?
— Из-за этой книги, — прямо сказал Парамахин.
— Не помню я такой книги.
— В нашей документации значится, что «Откровение огня» было передано в архив 3 мая 1938 года Линниковой Аполлонией Максимовной. То есть вами.
— Передано? — саркастически переспросила старуха. И еще раз повторила в прежнем духе: — Не помню я такого. Если вы, уважаемый, ради этого пришли, то разговор можно считать законченным. Не та стала у меня память, чтобы говорить о прошлом. Знаете, сколько мне стукнуло? Восемьдесят два года. Родилась вместе с веком, пережила два инфаркта, три операции, а хронических болезней сколько — и артрит, и…
— Аполлония Максимовна, — перебил ее Парамахин, — а что это за книга стоит у вас в шкафу? Последняя справа, большая такая, темный переплет.
— Евангелие, — резко ответила старуха.
— Можно посмотреть?
— Нельзя.
Парамахин соображал: встать, подойти к шкафу, открыть дверцу — и книга в руках, прежде чем старуха помешает. От этой мысли у него сдавило горло. Хозяйка смотрела на гостя не мигая, протыкая его взглядом насквозь. «А если там и правда Евангелие? Эта ведьма может тогда такой скандал устроить…»
— Прошу меня извинить, я сейчас ожидаю другую ученицу и больше не могу разговаривать о книгах, — произнесла Линникова.
Парамахин поднялся с места и прокашлялся: от шального намерения еще першило в горле, хотя само оно уже пропало.
— У вас всегда так много учеников? — спросил он.
— Не всегда. Сейчас их много, потому что я на днях расклеила объявление.
— Можно вам позвонить, если появятся еще какие-то вопросы?
— Не надо мне звонить, — сказала Линникова и стала откровенно выпроваживать гостя из комнаты.
По дороге обратно Парамахин смотрел на стены домов и фонарные столбы — искал объявление Аполлонии. Он обнаружил его при подходе к метро, на щите с мелкой рекламой. Когда Парамахин записывал номер телефона «опытной преподавательницы французского языка с многолетним стажем», у него возникла идея.
Надя посмотрела на себя в зеркало и помрачнела: «Как же уродует лицо двойной подбородок!» В туалете, кроме нее, никого не было. Она повернула голову налево, потом направо — жир, портивший линию шеи, стал еще заметнее. Щеки тоже были чересчур круглые. Надя вынула одну за одной шпильки из пучка, волосы упали на плечи. Она придвинула боковые пряди к плечам и опять повертела головой. «Совсем другое дело!» — воскликнула библиотекарша и сняла очки. Если бы еще можно было ходить без очков!
