В поезде я спал. Снов я не видел — пробыл несколько часов в черной дыре. Надя разбудила меня, когда мы въезжали на Павелецкий вокзал Москвы.
— Как ты себя чувствуешь? — озадаченно спросила она.
— Честно говоря, хреново, — признался я ей и предложил подвезти ее до дома. Мои «жигули» стояли рядом с вокзальной площадью.
— Спасибо, я на метро. Мне так удобнее, — поспешно отказалась она и еще торопливее спросила: — У тебя будет время в ближайшие дни заняться нашим делом?
«Наша рукопись», «наше дело» — здесь явно намечалась тенденция роста.
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу заняться детьми Аполлонии, Олей и Аликом, — отвечала Надя. — Странные дети, между прочим. Я слышала от Кареева, племянника Аполлонии Максимовны, что они вдруг все бросили и уехали из Москвы. Официально считается, что Оля и Алик пропали без вести. Аполлония Максимовна относилась к ним как к живым, а вот Кареев уверен, что их давно нет на свете. Кареевы и Линниковы, между прочим, в тридцатые годы жили в Москве в одной коммунальной квартире. На похоронах Аполлонии мне поговорить с ее племянником как следует не удалось, и я собираюсь встретиться с ним еще раз. Слушай, а что, если нам сходить к Карееву вместе, как ты на это смотришь? Я позвоню ему прямо сегодня и постараюсь договориться о встрече на завтра.
Я почувствовал себя еще паршивее: эта ночь вызвала у Нади ожидания, которые я не мог оправдать.
— Я не думаю, что это имеет смысл, — сказал я. — К тому же меня ждет диссертация — я и так уже выбился из схемы.
— Ты собираешься в ближайшие дни в университет? — спросила тогда она.
Я планировал в начале недели заехать на филфак к Глебову. Узнав об этом, Надя оживилась.
— В АКИПе до сих пор хранится анкета Ольги Линниковой, и там указано, что она проучилась год на филфаке. Может быть, остался кто-то из преподавателей, кто ее помнит? Ты не мог бы осторожно навести справки?
— Довольно странно: голландец вдруг интересуется какой-то студенткой МГУ тридцатых годов, — заметил я.
— Не тридцатых, а сороковых. Оля поступила в МГУ в сорок восьмом году. В сорок девятом она уже бросила университет и работала в АКИПе. А причина для расспросов может быть, например, такая…
Тут Надя запнулась и беспомощно попросила:
— Может, ты сам что-нибудь придумаешь?
Я не выдержал ее просящего взгляда и неопределенно пообещал.
— Послезавтра вечером, часов в девять, я к тебе зайду, можно? Расскажу тогда, что узнаю у Кареева, — объявила Надя и, прощально махнув рукой, пошла к метро.
Стоило мне расстаться с Надей и отправиться к своей машине, как Москва исчезла из моего поля зрения. Я увидел катившуюся назад полосу темного леса — я опять ехал в поезде. Недостававшая мне только что энергия вновь наполнила меня. Я стоял в тамбуре у наполовину застекленной двери. Через час должен быть Омск. Я развернулся посмотреть, что мы проезжали с другой стороны. И там катилась тайга.
У противоположной двери стояли двое: невысокий худой паренек в кепке, которого я уже видел в другом окружении, и статная, вровень с ним, блондинка с клубком косы на макушке. Они так же, как и я, глядели на деревья. Девушка курила. Выпуская дым, она отворачивалась от своего спутника в сторону. Почувствовав мой взгляд, паренек повернулся ко мне лицом. Темные, меланхоличные глаза меня теперь не узнавали. И, разглядывая меня, он думал о своем. Вслед за ним посмотрела на меня блондинка. Взгляд у нее был пронзительный. Я не сумел сразу отвести от нее глаза. Девушка затянулась папироской и, дымя, тихонько засмеялась.
— Мы где-то встречались? — спросила она.
— Вы Оля Линникова, — сказал я.
Лица, повернутые ко мне, напряглись. Я перевел взгляд с нее на него.
— А вы — Алик Линников.
— Кто вы? — спросила Оля.
Я не спешил с объяснениями. В конце концов давать их стало поздно — я уже подошел к своей машине. Поезд пропал. Я опять был в Москве.
Видения одолевали меня до конца дня. Вечером я почувствовал себя совершенно изнуренным и лег рано спать. Десять часов глубокого сна вернули мой мозг в прежнее состояние. Ничего подобного я больше никогда не испытывал.
