все гильзы, и поспешил обратно в дом.
Я закрыл за собой дверь и привалился к ней. На секунду я был совсем один.
Я уже скучал по Кэррин. Головой я понимал, что прямо сейчас ей, скорее всего, не грозит опасность со стороны Никодимуса и компании, но какая-то иррациональная часть меня хотела быть тем, кто отвезёт её в госпиталь, запугает врачей и будет охранять её покой, когда она наконец заснёт.
Она выглядела такой маленькой, с этими её мокрыми сбившимися волосами, завёрнутая в одеяла.
И она не выглядела бы таким образом, если бы я не вовлёк её во все эти дела.
То есть да, рассуждая логически, это не я причинил ей боль. Это сделал Никодимус. Но где-то за границами моего сознания плескалась огромная, бурлящая волна гнева, абсолютной ярости из-за того, что она пострадала. И пока ей не на кого было обрушиться, какая-то глупая часть моего мозга решила, что сойду и я.
А теперь я собирался вовлечь в этот бардак Майкла. И если он попадет в такую же компрометирующую ситуацию, что и Кэррин, последствия могут быть куда как более серьёзными.
И всё это потому что я был слаб и заключил сделку с Мэб.
Я сжал зубы и силой заставил себя подняться на ноги.
Что сделано — то сделано. И бессмысленно сейчас рвать на себе волосы... тем более, что подобное самобичевание не поможет мне защитить Майкла и не дать Никодимусу заполучить в свои руки одну из самых могущественных священных реликвий в мире.
Потом у меня будет ещё куча времени, чтобы всласть помучить себя... если, конечно, я проживу достаточно долго, чтобы сделать это.
Сосредоточься на текущей задаче, Гарри. Разберёшься со всем остальным, когда у тебя появится время.
Да, конечно. Но не тот ли это тип мышления, из-за которого я в первую очередь угодил в этот бардак?
Я пытался научиться продумывать игру на несколько ходов дальше, чем раньше. Поэтому и пытался держать Кэррин в неведении о том, что задумал для Никодимуса и компании. Но, блин, как же тяжело было играть в эту игру.
Мрачные мысли. Я отвлёкся от них при звуке шагов по ступенькам. Я посмотрел наверх.
Наверху лестницы стояли две фигуры: огромная собака и маленькая девочка.
Пёс был серый, мохнатый и размером с мамонтообразного быка из «Звёздных войн». Объёмистая меховая грива на его голове и плечах делала его похожим на льва, его тёмные глаза ярко блестели, а слегка загнутый хвост вилял так яростно, что казалось, он вот-вот свалится на бок. Увидев меня, Мыш счастливо фыркнул, его передние лапы оторвались от пола, но потом он посмотрел на стоящую рядом девочку и заставил себя осторожно застыть.
Руки маленькой девочки были зарыты в густой мех гривы Мыша, словно она отказывалась признать, что не может просто обнять его руками за шею и унести с собой, как плюшевого мишку. Она была одета в старую футболку Молли с надписью «Фестиваль кровавых фильмов ужасов СПЛЭТТЕРКОН!» на груди. Подол футболки висел ниже колен, а рукава были на полпути к её запястьям. У неё были огромные карие глаза размером с мячик для софтбола, а прямые тёмные волосы спускались вниз к маленьким плечам.
У нее было слегка вытянутое лицо. Я видел себя в разрезе её глаз, в форме подбородка. Но полные губы и элегантный нос ей достались от матери.
Мэгги.
Моя дочь.
Моё сердце вдруг замерло, а потом в ужасе рвануло во весь опор.
Что мне делать? Что сказать? То есть я знал, что у меня есть ребёнок и всё такое, но... сейчас она смотрела на меня. И была такой настоящей.
Несколько долгих секунд она серьёзно рассматривала меня с высоты лестницы, а потом произнесла:
— Ты — Гарри Дрезден?
У неё не хватало одного верхнего бокового зуба. И это было совершенно очаровательно.
— Э-э... — ответил я. — Ага, это я.
— Ты такой большой.
— Неужели?
Она серьёзно кивнула:
— Больше, чем мистер Карпентер.
Я хмыкнул.
— А как ты догадалась, что это я?
— Молли показала мне твою фотографию, — ответила Мэгги и пошевелила плечами, словно пытаясь прижать Мыша к груди как любимую куклу. — Это мой пёс Мыш.
Мыш яростно завилял хвостом, при этом старательно пытаясь не свалить Мэгги на пол.
— Я знаю, — сказал я. — Это я подарил его тебе.
